Святая княгиня Ольга. Моменты истории. Крещение ольги в константинополе В каком году ольга отправилась византию

Согласно русским летописям, киевская княгиня Ольга в 955 году совершила поездку в Царьград. Цель поездки: принятие крещения от византийского императора и патриарха.

Княгиня Ольга, действительно, в Царьграде была; она и ее посольство два раза были приняты императором Константином VII Багрянородным, об этом пишет сам кесарь в своем сочинении «Церемонии византийского двора», однако год приезда княгини в Византию им указан 957-й, а не 955-й, как в русской летописи.

Статья о поездке княгини «въ Греки» была нами просмотрена по двадцати пяти летописным спискам. Во всех год поездки указан 955-й, статья написана в основном по одному плану. В четырех списках (в «Повести временных лет», Ипатьевской летописи, Московско-Академическом списке летописи и в Радзивиловской, как правитель Византии в 955 году, указан император Константин VII Багрянородный, в Мазуринском списке: «при греческих царех - император Роман (Роман I Лакапкин, правил с 920 по 944-й год), а в остальных - Иоанн Цимисхий (стал императором с 11 декабря 969 года). Ошибка в указании имени правившего в 955 г. (957 г.) императора вкралась в самые древние списки. Первоначально рассказ о крещении Ольги читался в составе «Сказания о первоначальном распространении христианства на Руси», где не было хронологических дат.

Поэтому до сих пор многих исследователей ставит в недоумение сообщение летописцев о желании византийского кесаря Константина VII Багрянородного взять в жены княгиню. Как мог женатый царь, христианин, заявить, что «хощет ее собе жене»?

Княгиню Ольгу в поездке сопровождал племянник (он не назван по имени), родственницы - русские княгини и свита из восемнадцати женщин, двадцати двух послов, сорока двух купцов, двенадцати переводчиков. В числе членов свиты назван священник Григорий. Предполагают, что среди них была девочка Малуша, дочь Малка Любечанина, сестра Добрыни, будущая мать князя Владимира I Святославича. Считают, что Малуша в Царьграде приняли святое крещение.

Чтобы отважиться в середине Х века на поездку из Киева в Царьград, княгине надо было иметь много энергии, отваги, решимости. Только исключительной важности цель могла заставить Ольгу предпринять это, по словам императора Константина VII, «многострадальное, страшное, трудное и тяжелое плавание», описанное им в книге «Об управлении империей», как путь из «Варяг в Греки». В северных причерноморских степях, по среднему и нижнему течению Днепра обитали кочевники, путь через земли степняков был опасен из-за их нападений с целью грабежа.

Обычно, как пишет император в своей книге, русы в начале июня выезжали из Киева; также выехала и княгиня Ольга с посольством в сопровождении обслуги и военной охраны (княжеская дружина) на речных судах – лодиях, насадах и пр. - вниз по Днепру к Понту Эвксинскому, тогда именуемому как Русское, ныне Черное море. Охрана частично тоже располагалась на судах, другие на конях шли по берегу.

Надо было преодолеть семь днепровских порогов, русские и славянские названия, их значения Ольга понимала: первый порог – Эссупи, Не спи; второй - Улварси, Островунипраг (остров порога); третий – Геландри, Шум порога; четвертый – Аифар, Неясыть (в камнях порога гнездились совы); пятый – Варуфорос, Вульнипраг (большая заводь); шестой - Леанти, Верупи (бурление воды); седьмой - Струкун, Напрези (малый порог).

У всех порогов путешественников могли в засаде поджидать печенеги, чтобы напасть, ограбить, в случае сопротивления - убить. При переходе мимо одних порогов всех людей с судов выса-живают на сушу, суда с осторожностью ведут у кромки берега; мимо других - сначала выходит стража (печенеги в засаде!), отряженные люди неусыпно охраняют речной купеческий караван и прочие суда от нападения; другие, выбрав поклажу из судов и рабов в цепях, переводят их сухим путем (по берегу) шесть миль; княгиня и обслуга ехали верхом на конях или в повозках, пока не пройдут порога. А суда или тащат волоком, или несут на плечах. У одного из этих порогов, княгиня, через пятнадцать лет, весной 972 года, сложит свою буйную голову твой сын Святослав в неравной схватке с печенегами. Дороги кончались у современного города Запорожье; он потому так назван, что в древности селение было основано за порогами, вниз по Днепру. В течение пути путники время от времени устраивают отдых на два-три дня.

Далее предстоит Крарийская переправа (ныне Кичкасский перевоз), здесь тоже можно ожидать нападений притаившихся печенегов. Затем привал на острове Св. Григория (современный остров Хортица, знаменитая Запорожская Сечь). На острове рос огромный дуб, почитаемый русами как священный; около него они совершают жертвоприношения, приносят в жертву хлеб, мясо, просо и пр. и обязательно черного петуха, от брошенного жребия зависит дальнейшая судьба петуха: зарежут, съедят или живого отпустят.

Снова в путь: устье Днепра, днепровский лиман, через днестровский лиман - в Днестр, затем к притоку Дуная - Селине, и везде - печенеги; они бегут по берегу Селины за лодками русов. Затем - в устье Дуная, по рекам Варне, Дичине (это уже безопасная болгарская земля); наконец, земля ромеев - область Месимврия.

Такой путь проделали княгиня Ольга и ее посольство. Возможно, в конце июля - начале августа (путь из Киева до Царьграда в одну сторону занимал не менее двух месяцев) флотилия киевской княгини вошла в бухту Золотой Рог (Суд).

Однако, судя по сообщению в книге императора Константина VII, княгиня и ее посольство были им приняты в первый раз лишь спустя более месяца после их прибытия под стены Константино-поля - 9 сентября, а второй раз - 18 октября 957 года. 18 октября для приема очень поздний срок. Путь в обратном направлении занимал время значительно более двух месяцев. В такое время года - поздняя осень, начало зимы - возвращение было возможно только конным путем или в повозках.

Ожидание более месяца первого приема императором Константином VII русского посольства для русских было унизительным. Задеты были честь и престиж государства Киевской Руси, и лично княгини, и ее посольства. Ольга не могла появиться с посольством в Царьграде самозванно, неожиданно или во всяком случае без предуведомления. Купеческие караваны по Днепру мимо Киева регулярно ходили из Варяг в Греки. Недаром в посольстве княгини были сорок два купца. Высокие стороны, несомненно, перед отправлением Ольги со свитой в Царьград обменялись грамотами по поводу предстоящей поездки княгини в Константинополь. Поэтому ожидание более месяца приема для русских было полной неприятной неожи-данностью.

Если русское посольство прибыло без предварительной согласованности, то, возможно, царь-градское правительство оказалось в растерянности и нерешительности, по какому статусу, с применением какого церемониала принять русскую княгиню с посольской свитой. Византия церемониалу приемов придавала огромнейшее значение. Император Константин VII Багрянородный посвятил этому специальный труд «Церемониал византийского двора», где дал описание тщательного, до мелочей продуманного ритуала приема иноземных послов в зависимости от места (в понимании византийских дипломатов), занимаемого на политической арене отдельными государствами.

Византия Х в. была могущественной державой среди стран Европы, Азии и Востока, страной с многовековой государственной традицией. Русь в глазах имперской Византии была языческой, полуварварской страной. Однако нараставшая военная мощь Руси, проявленная ею в походах на Царьград в 832, 860, 866, 907, 944 гг., вынуждала коварную Византию считаться с новым государством. Прибытие русского посольства в 957 году в Царьград дало повод кесарю и его камарилье лишний раз указать Руси на ее отнюдь не первое место в иерархии суверенных государств.

Княгиня с посольством никак не могла появиться перед Константинополем непосредственно перед девятым сентября, очень поздно; но в посольстве были купцы, их было немало, сорок два человека, со своим товаром, они-то уж знали последние сроки отбытия из Киева, путь до Царьграда и крайний срок для возвращения назад; возвратиться они должны были до наступления осени или, в крайнем случае, ранней осенью. Более позднего к нашим временам составления летописи доносят до нас возмущение княгини, обращенное ею к прибывшим из Царьграда послам с визитом за ответными дарами; она требует передать кесарю, что эти дары он должен оплатить таким же продолжительным стоянием у нее в Почайне перед Киевом, сколько она выстояла в Суду перед Царьградом.

Византийские дипломаты, которые вели переговоры о приеме с русским посольством, давно были известны цивилизованному миру коварством, хитростью, изощренностью дипломатических уловок в проведении многонедельного, многомесячного изматывания иноземных посольств с выражением неизменного уважения и почтения к давно прибывшей стороне; назначая все новые и новые сроки приема посольства императором, ссылаясь каждый раз на различные уважительные причины переноса срока, а еще лучше - выставляя виновными в срыве срока приема самих иноземных послов, указывали на их чрезмерные требования приема по высшему рангу с не полагающейся по их политическому статусу торжественной пышностью. Так обстояло дело и с посольством Ольги. Но она должна была, скрепя сердце, стойко пройти через эти испытания, все вынести ради той цели, для которой она прибыла в Царьград.

Почему данные о поездке Ольги в Царьград наших летописей - 955 год - расходятся с указанием Константина VII - 957 год? Еще в 1913 году исследователь М. Д. Приселков в «Очерках по церковно-политической истории Киевской Руси X – XIIв.в.» предполагал две поездки Ольги в Константинополь – в 955 г. и 957 г.

Но академик Д. С. Лихачев считает это вряд ли правдоподобным. Он полагает, что крещение Ольги произошло действительно в 955 году, но не в Царьграде, а в Киеве. Возможно, что какие-то записи велись в церкви Ильи, упоминаемой еще в договоре с греками 944 (945) года. Но, противореча себе, Д. С. Лихачев, с другой стороны, отмечает, что летописец, указывая 955 год, как год поездки Ольги в Царьград, прав, он не выдуман летописцем и не взят им из византийских хроник (в тех хрониках, которые могли быть известны летописцу, его нет). В сочинении «Память и похвала князю Владимиру», в которой отразилась древнейшая русская летопись (более ранняя, чем «Повесть временных лет» и «Начальный свод»), сказано, что Ольга умерла в 969 году, прожив христианкой пятнадцать лет; следовательно, крестилась она в 954/955 сентябрьском году. 955 год, как год крещения княгини, можно считать точно установленным. Но вопрос о том, где Ольга совершила обряд крещения: в Киеве или в Царьграде, - должен остаться пока открытым. Если крещение произошло в Византии, то естественно, что Ольга два раза совершала поездки в Царьград (в 955 и 957 гг.).

Три источника устанавливают, подтверждают факт крещения Ольги в Царьграде: русские ле-тописи, греческий хронист Скилица и один иностранный источник. Скилица сообщает о прибытии Ольги в Царьград и о крещении ее при патриархе Феофилакте, который был на патриаршестве с февраля 933 года по 27 февраля 956 гола; к сожалению, исследователи игнорируют сведения, данные Скилицей; это еще одно подтверждение крещения Ольги в 954-955 сентябрьском году. Так называемый «Продолжатель Регинона» содержит данные о том, что в 959 году к германскому императору Оттону I пришли послы королевы русских (точнее, в источнике: королевы ругов) Елены (она упомянута под своим христианским именем), которая была крещена в Константинополе.

Возможно, косвенным подтверждением крещения Ольги в Царьграде явится следующее соображение: в 858 году византийский император Михаил крестил болгарского князя Бориса, который в крещении принял имя своего крестного отца - Михаил. Может, и киевская княгиня в крещении получила имя Елена в честь императрицы Елены, матери Константина Великого, потому что находилась в Царьграде среди христиан, а не в Киеве, где среда в основном была языческая.

Присутствие священника Григория в составе посольства 957 года говорит о том, что в нем были христиане; возможно, христианкой была сама княгиня. Ибо навряд ли бы язычница княгиня потерпела в своем посольстве православного священника. Можно быть терпимым к иноверию, но не до такой степени, чтоб в сплошь языческом посольстве терпеть присутствие священника. Из описания Константина Багрянородного нельзя решить, была ли Ольга уже христианкой. Однако отмеченное самим императором наличие в посольстве Ольги священника свидетельствует о том, что княгиня была уже крещеной.

Указание присутствия священника в посольстве Ольги стилистически совпадает с сообщением летописи о предсмертном завещании княгини: не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника. Возможно, посольский священник Григорий - это тоже священник, которого Ольга имела при себе.

Если бы княгиня, будучи язычницей, прибыла в 957 году в Царьград, то император не преминул отметить, какую честь он, христианнейший император, делает языческой Руси, принимая ее княгиню. Константин сам присутствовал при любопытном событии: страна языческая (Русь), а он принимает правительницу, княгиню, мать, регентшу - христианку.

Если бы Ольга в 957 году приняла крещение в Царьграде, да тем более восприемником ее от крестильной купели был сам император, то об этом исключительном событии император упомянул бы в своем сочинении, как об очередной победе православия над варварским язычест-вом.

Русские летописи в статье под 955 годом, сообщая о крещении княгини в этом году (возможно, в Царьграде), не зная даты второй поездки ее в Византию, соединили сведения об обеих поездках и записали в одной статье под 955 годом. Более поздние летописи, имея указания Константина VII о поездке Ольги в Царьград в 957 г., теперь уже, наоборот, соединили данные о крещении и о поездке под 957 годом, не выделив верное сообщение о крещении ее в 955 году. Тем более, что цель приезда Ольги у Константина Багрянородного не названа. Причина, вызвавшая вторую поездку в 957 году, нашим летописцам оказалась неизвестной. Подчеркнутое же особо крещение русской княгини, полученное в Византии, от греческого патриарха, имевшее столь революционное значение для Руси в области культуры, просвещения, да и всего общественно-политического развития, имело для русской церкви большое значение. Возникает парадокс: русские летописи сообщают о поездке Ольги в Царьград в 955 г. с единственной целью - крещение, Константин VII в своей книге почему-то умалчивает об этом факте, а он для престижа Византии немаловажен; сам же Багрянородный кесарь сообщает о приеме посольства княгини осенью 957 года, но без упоминания и цели приезда Ольги, и факта ее крещения в 955 или 957 г. Ольга с посольством приезжала в 957 г. в Царьград, но целью ее поездки было не крещение (уже доказано, что она приняла обряд крещения в 955 году), а другое намерение.

Ольгу в поездке в Константинополь сопровождал племянник (он не назван по имени). А почему надо было скрывать его имя? Вероятнее всего, под видом племянника в поездке принял участие сам князь Святослав, ее сын.

В 957 году ему было полных шестнадцать лет. Решалось дело большой государственной важности: заключить первый брак для князя-язычника (в язычестве допускалось, как и в мусульманстве, многоженство). Первая жена - старшая жена, ее первенец–сын наследует власть отца, престол, столицу, самый большой удел в личное пользование и все государство. Правящие князья, короли (не христиане) стремились взять старшую жену из влиятельного владетельного дома. Княгиня Ольга тщательно собирала сведения о возможных претендентках на роль первой, старшей, главной жены сына. Выбор остановила на царевне Феодоре, одной из дочерей византийского императора Константина VII Багрянородного. Возможно, дипломатическим путем Византии из Руси дали соответствующий намек. Царьградские власти, верные своей «смутной» для соседей политике, и ответ дали уклончивый на ноту Руси о ее желании породниться.

9 сентября 957 года император Константин VII Порфирородный наконец-то принял Ольгу и ее посольство в Магнавре - тронном зале, а затем императрица Елена - в роскошном зале императора Юстиниана. Ольга была приглашена и во внутренние покои императрицы, куда явился также император Константин VII с детьми, сыном Романом (19 лет) и дочерьми, среди них - интересующая княгиню Феодора. К сожалению, кесарь не оставил описания внешности ни русской княгини, ни ее безымянного племянника. Император Константин был умен, начитан, образован, о его внешнем виде известно, что он был очень высок ростом, по росту ему подстать был его сын, правда, немного пониже. Описание внешности Святослава донес до наших дней греческий историк, хронист Лев Диакон в своей «Истории», описывая события 971 года. Русский князь имел средний рост, из-под мохнатых бровей умно и проницательно смотрели светло-синие глаза, у него прямой нос, в одно ухо у него вдета серьга, она украшена рубином, обрамленным двумя жемчужинами (серьга в одном ухе - всем предостережение: единственный сын в семье - беречь, как наследника, чтоб не угас род), безбород; скроен ладно. Отличный наездник, ловок в обращении с мечом и луком, физически вынослив. Русский летописец дополнит: Святослав «легко ходил в походах, аки пардус», был неприхотлив в быту, суров, мужественен, по-рыцарски благороден. Лев Диакон приводит и описание внешности Феодоры, но очень краткое: «Царевна не слишком выделялась красотой и стройностью, но целомудрием и всякого рода добродетелями превосходила всех женщин». (Это характеристика Феодоры периода 970 года, через 14 лет после сватовства со стороны киевской княгини).

Смотрины прошли; царьградский двор, верный своей традиции брать послов на измор, лишь через месяц, 18 октября, во время второго приема дал отрицательный ответ, отказав княгине в обручении молодых людей. Летописцы добросовестно приводят содержание договоров русских с греками более раннего времени: 907 (912), 945 г.г., поездка же Ольги в Царьград в 957 году не нашла отражения ни в одной государственном документе ни со стороны Киева, ни со стороны Константинополя. Остается предположить, что, будучи крещена, возможно, в Царьграде в 955 году, в 957 году Ольга предприняла поездку как частное лицо, хотя и в сопровождении посольства, именно по поводу переговоров о возможном бракосочетании Святослава и Феодоры.

Почему Византию не прельстила перспектива возможности породниться с Русью? Отчасти от-вет дал сам император Константин VII в своем сочинении о церемониале. Он советует наследнику сыну избегать династических браков. Хотя сам кесарь засылал послов в Западную Европу на поиски невесты для того же Романа, но получил отказ. Византийские императоры стремились брать себе жену из своих ромейских знатных родов. Но на трон всходили и незнатные ромейки; так, у Константина VII супруга Елена была дочь впоследствии императора Романа I Лакапина; однако Роман I начинал свою будущую императорскую карьеру со службы простым моряком. Сын Константина Роман II женится на Анастасии; став супругой, она приняла имя Феофано; по малочисленным сведениям, Феофано - из благородной семьи, однако многочисленные греческие хронисты хором утверждают, что она дочь трактирщика. Возведением на трон она обязана своей красоте и обаятельности облика.

Главная же причина отказа: Святослав - язычник, Феодора - христианка. Бесспорно, импера-тор и княгиня обсуждали вариант возможности крещения Святослава. Такой оборот обсуждения проблемы перемены вероисповедания Святославом Ольга могла вести, уже сама будучи христианкой. Такого оборота дела для русского князя не существовало: за ним была дружина, войско, где воины, за редким исключением, были язычники. В общем, переговоры о возможном бракосочетании язычника Святослава и христианки Феодоры, судя по последующим событиям, закончились безрезультатно.

Возможно, совершая поездку в 957 году, княгиня Ольга делала очередную попытку в стремлении приобщить сына к более цивилизованной религии - христианству; она рассчитывала поразить сына в Царьграде величием и мощью воплощения идеи христианства в его купели: Византии, Константинополе, соборе Св. Софии - и тем сокрушить дух сына-язычника. Но все было напрасно.

Святослав должен был остаться язычником, он не мог принять крещение. В свои 16 лет он твердо знал свое призвание, он был прирожденным воином, полководцем. Княгиня была бессильна сломить его дух (по летописи: «…учила его мать принять крещение, но он и не думал прислушаться к этому; но если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем…», «…не браняху, но ругахуся тому»).

В 921 году арабский писатель, посол, проповедник ислама Ахмад Ибн-Фадлан был отправлен эмиром из Города Мира Багдада к волжско-камским булгарам через прикаспийские степи, где кочевали печенеги; в одном племенном союзе разыгралась трагедия: вождь принял ислам, его же соплеменники оставались язычниками-шаманистами. Родичи ему заявили: «Если ты принял ислам, то ты уже не наш глава». Тогда вождю племени пришлось отказаться от ислама. Так обстояло дело и с язычеством Святослава. Еще не пришло время для крещения русского князя и всей Руси.

Неудача с женитьбой князя Святослава на византийской принцессе не забудется в анналах памяти потомков киевского князя. Его сын Владимир возьмет реванш у гордых ромеев. Он, вчерашний язычник, сегодняшний христианин, женится на внучке церемониально закомплексованного византийского императора Константина VII Порфирогенита царевне Анне (годы жизни 963-1011).

Летописная статья под 955 годом следующим образом излагает события, связанные с поездкой Ольги в Царьград: «… иде Ольга въ Греки, и приде Царюгороду», назван правивший в Константинополе кесарь, и пришла к нему Ольга, и увидел царь ее красоту, а при беседе подивился ее разуму и счел ее достойной царствовать с ним в его столице; она, поняв потаенный смысл его речи, решила его перехитрить: выразила желание принять крещение с условием, чтоб ее крестил сам император. Крестил ее царь с патриархом, наставление патриархом Ольги в вере. Ольга в крещения приняла имя Елена, как и древняя царица, мать Константина Великого. «Благословил ее патриарх и отпустил. После крещения призвал ее царь и сказал: «Хощю тя пояти собе жене». Она же рече: «Как хочеши мя пояти, крестивъ мя самъ и нарекъ мя дщерею? А въ хрестеянехъ того несть закона, а ты сам веси». (По православному уставу крестный отец не может жениться на крестной дочери.) Изумление кесаря, что княгиня его перехитрила. Царь дал ей дары многие и отпустил, назвав своею дочерью. Ольга собралась домой и пришла к патриарху за благословением. Благословение патриарха сопровождается пространной речью со ссылкой на лиц Священного Писания, на древнейшие времена. Монах-летописец, сравнивая Ольгу с царицей эфиопской, что пришла к Соломону за человеческой мудростью, а Ольга обрела Христа и получила мудрость духовную, превозносит русскую княгиню за приобщение ее к христианству. Заключительный момент эпизода поездки Ольги в Царьград: послы от греков прибыли за ответными дарами, гневная отповедь Ольги кесарю через послов за то, что княгине и посольству долго пришлось ждать приема, стоя под Константинополем. Княгиня отпустила послов ни с чем, сказав: «Если ты (император - Д. М.) так же постоишь у меня в Почайне (пристань, порт у Киева - Д. М.), как я в Суду, то тогда дам тебе».

Статья летописи под 955 годом неоднородна по стилю. Основа всего рассказа - церковная, в нее введены светские, бытовые факты, связанные с сюжетом: император - княгиня. Летописцы использовали различные источники, в результате не сумели привести их к единообразию по смыслу и форме содержания. В статье указано, что крестили Ольгу император и патриарх. При детальном, внимательном чтении оказывается по содержанию одного отрывка, что ее крестил только патриарх, когда назвал дщерью и нарек имя Елена в честь древней императрицы. В другом отрывке, где при прощании кесарь тоже назвал ее дочерью, обнаруживается, что крестил ее император без патриарха. Разностильность отрывков, связанных с именем патриарха и императора, проявляется в том, что каждый из них имеет законченный смысл; так, патриарх, совершив обряд крещения Ольги, наставил ее в вере, благословил и отпустил. В другом, далее, отрывке говорится, что после крещения император пригласил Ольгу, неудачно посватавшись к ней, одарил и отпустил. Сообщение из третьего источника вновь возвращает нас к патриарху, и вновь он ее отпускает, на этот раз окончательно, домой, в Киев. Возможно, летописцы из разных источников, где не были указаны даты, имели сведения о встрече Ольги или только с патриархом (955 г., при крещении в Царьграде), или только с императором-по преданиям, полученным летописцами или от членов княжеской семьи, или от потомков членов посольств 955, 957 г.г. Летописцы соединяли сведения из разных источников в один текст, в результате получался разностильный рассказ.

Два летописца дерзнули нарушить установленный канон разностильности изложения и проявили самодеятельность. Один украсил свой список пространным диалогом княгини и кесаря о пользе крещения; другой словесно нарисовал такую сценку: Ольга подготовилась к принятию обряда крещения; кесарь, занятый государственными делами, запамятвовал, что княгиня ставила условием обязательности крещения присутствие царя при этом. Ольга, стоя перед крестильной купелью, ожидает императора. Его нет. Она посылает сказать ему, что без него она не примет крещение. Появляется кесарь, он и патриарх крестят княгиню.

Из просмотренных в двадцати пяти летописных списках статей под 955 годом оказывается, что лишь в четырех правильно названо имя правившего в 955, 957 г.г. кесаря - Константин VII Багрянородный, в одном - Роман (Роман I Лакапин), в остальных - Иоанн (в иных - Иван) Цимисхий. Трудное для произнесения и написания прозвание императора Цимисхий (в переводе: туфелька, человечек; он был небольшого роста) искажается летописцами, они его пишут и как Цемьский, Цемьскый, Цемсхий, Цемесхий, Чемский, Чемьскый; в одной летописи первый раз он назван Чемескый, а чуть пониже он уже – Меческый.

Д. С. Лихачев так объясняет ошибку в указании правления в 955 г. (957 г.) императора Иоанна Цимисхия, а не правившего в действительности Константина VII Багрянородного: летописцы близкого к нам времени имели список Лаврентьевской летописи (1377 г.), где указано, что «бе тогда царь имянемъ Цемьский». Однако Иоанн Цимисхий вступил на престол 11 декабря 969 года; и это обстоятельство, не совпадающее с датой путешествия Ольги в Царьград, очевидно, вынудило русских летописцев заменить имя Иоанна Цимисхия Константином VII Порфирородным (или Багрянородным, годы правления 912-959), известным византийским историком. Некоторые летописцы имя правившего в середине X в. в Византии царя изменили, но факты, связанные с биографией Цимисхия, перенесли без изменения на кесаря Константина VII. Какой-то период Иоанн до ноября 970 г. (до женитьбы на царевне Феодоре, дочери Константина Порфирогенита) был вдовцом. Один из первых летописцев литературно обработал сюжет, как вдовый Цимисхий был поражен красотой и умом русской княгини, посчитал ее достойной вместе с ним украшать византийский трон; окрестив, сделал предложение. Рассказ показался следующим летописцам столь занимательным, тем более что он лишний раз де-монстрировал премудрость княгини Ольги, десять лет тому назад благодаря своей хитрости расправившейся с древлянами, отмщая за гибель мужа, князя Игоря, что они охотно вводили его в свои своды летописей, не мудрствуя лукаво и не подвергая его проверке. Русские летописцы и представить себе не могли, что в Царьграде с 924 года по 970 год на престоле сме-нится семь императоров: Роман I Лакапин (920-944 гг.), его сыновья - Константин и Стефан (924-944 гг.), Константин VII Багрянородный (912-959 гг.), его сын Роман II (959-963 гг.), Никифор Фока (963-969 гг.) и, наконец, Иоанн Цимисхий (969-976 гг.). В иные годы выпадало, что у власти в Царьграде стояло сразу четыре императора. Возможно, летописцы так рассудили, как было на Руси, когда в Киеве русские князья по несколько раз занимали киевский стол (князь Изяслав Мстиславович, Юрий Владимирович Долгорукий и др.), то же было и в Византии: император Юстиниан, будучи смещен, повторно возвратил себе власть в Константинополе, что и Цимисхий несколько раз приходил к власти.

Возможно, впервые литературная обработка рассказа сообщения о поездке княгини Ольги в Царьград при «Иоанне Цимисхии» была приведена в самой считающейся древней русской летописи - «Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов» (в списке младшего извода).

Летописцы близкого к нам времени (в указанных выше четырех летописях) в соответствии с хронологией правления кесарей в Византии изменили имя правившего в 955, 957 г.г. императора, но не дерзнули изменить древний (ошибочный) текст, слово в слово переписав его, и оказалось, что вдовец Иоанн Цимисхий мог сделать предложение тоже вдове княгине Ольге, но он стал императором (всходил на престол один раз) через четырнадцать лет после поездки Ольги в Византию, а для женатого, семьянина, христианина, императора Константина VII такое поведение было предосудительным. В 957 году Константину VII было пятьдесят три года, его жена императрица Елена, возможно, была его ровесница, княгине же Ольге было около 36 лет. Император мог сделать комплимент княгине по поводу ее молодости (в сравнении с его возрастом), красоты, ума, но вести те речи (наши летописцы-монахи по образу жизни и мышления - аскеты, люди высоконравственные, назвали бы их срамными, знай они всю правду об исторических датах правлений царьградских кесарей), которые в уста ему вкладывают летописцы, он никак не мог. Почему-то летописцы не сопроводили осуждением, прямо скажем, безнравственного с точки зрения христианской морали поведения женатого кесаря по отношению к русской княгине.

Монахи, обычно ярые ревнители моральных устоев христианства, здесь оказались не на высоте. Или летописцы, решив указать верно имя правителя императора в 955, 957 г.г. (переменив имя Иоанна Цимисхия на Константина VII), не отважились на большие изменения в тексте или не имели точных данных по биографиям кесарей, чтобы переделать содержание статьи в соответствии с фактами жизни Константина VII. В результате имеем то, что имеем.

В летописной статье под 955 годом вызывает недоумение несоответствие сведений, сообщающих о прибытии княгини Ольги с посольством в Царьград, когда кесарь тотчас почтил ее приглашением к себе (по летописи: «Отправилась Ольга... и пришла к Царьграду. И царствовал кесарь… и пришла к нему Ольга… и увидел царь…») и заключительным моментом эпизода поездки Ольги в Византию, когда сквозь еле сдерживаемый гнев слышится негодование княгини в ее ответе послам от кесаря, прибывшим за ответными дарами, где она обличает кесаря за своё долгое ожидание приема у него. Ни в одной летописи нет указания, что княгине (в момент ее пребывания в Царьграде) и ее посольству пришлось в общей сложности выждать приема императором более двух месяцев (до 9 сентября и до 18 октября 957 года). Наоборот, первые русские историки единодушно сообщают, с какой радостью встречена была Ольга в Константинополе. Концовка же статьи под 955 годом говорит о противоположном. Княгиня не в состоянии сдержать гнев по поводу непочтительного приема посольства Руси во главе с ней, когда их вне всяких рамок приличия, по мнению русских, несколько месяцев продержали на рейде Константинополя в ожидании аудиенции у императора.

Явное несоответствие фактов говорит о том, что заключительный момент эпизода о поездке Ольги в Царьград - более поздняя приписка. В Лаврентьевской летописи (1377 г.) этого факта (прибытие греческих послов и гневная отповедь их императору за пренебрежение к посольству Руси) нет. Или монах Лаврентий при составлении свода проявил проницательность, уловив разящее несоответствие полного благолепия и взаимопонимания между кесарем и прибывшим из Руси посольством в начале сказа о поездке Ольги в Царьград и … вдруг приказ Ольги, чтобы послы передали ему: «Если ты (император - Д. М.) так же постоишь у меня в Почайне (пристань, порт под Киевом - Д. М.), как я в Суду (бухта у Константинополя - Д. М.), то тогда дам тебе». Вернее всего, Лаврентий использовал такие древние списки, где этого заключительного момента эпизода поездки Ольги «въ Греки» не было. Летописец сетовал при составлении своего свода, что перед ним такие ветхие, истертые от древности листы, что написанное местами нельзя разобрать или его совсем нет: истерлось от времени; и ему приходилось делать много пропусков. Следовательно, сочинение кесаря, где он сообщает о приеме в 957 году в Царьграде посольства Ольги, стало известно в Московском государстве после 1377 года.

Наличие двух контрастных текстов в летописной статье под 955 годом - начало и концовка эпизода - свидетельство того, что летописцы соединили сведения различных источников, сообщавших один-о возможной поездке Ольги в Царьград в 955 г. на крещение, другой - о поездке посольства Ольги с безымянным племянником по поводу устройства дальнейшей судьбы Святослава, в поисках супруги ему для продолжения киевского правящего княжеского рода. Хронологических дат в этих древних источниках не было, и составлены они были по образцу будущей «Повести временных лет» (повествовательное изложение событий без указания исторических дат). Однако церковная литература свято сохраняла дату - 955-й год - год крещения княгини Ольги; эта дата впоследствии была указана для летописной статьи о поездке Ольги «въ Греки».

Если первые русские историки-летописцы имели сведения о второй поездке княгини Ольги в Царьград в 957 году-устройство бракосочетания русского князя и византийской принцессы,- оказавшейся безрезультатной, то они сочли долгом исключить сообщение о ней по той же причине, что имел в виду кесарь Константин VII: не уронить достоинство своей страны. Возможно, по приказу самой княгини летописцам было запрещено упоминать о поездке княгини в 957 году в Константинополь, нанесшей удар по престижу Руси. Летописцы очень точно знали, как современники происходивших событий, о позорной смерти князя Игоря: древляне, привязав князя к вершинам двух пригнутых деревьев, отпустили их, и тело князя было разорвано на части. Однако ни одна из древних и последующих летописей не сообщили подробности жестокой расправы древлян с киевским князем. Сведения об этом доносит до нас сочинение «История» Льва Диакона.

Возможно, в XV или XVI веке стало известно сочинение Константина VII с сообщением о приеме им в 957 году посольства Ольги. Получивший из этой книги сведения летописец выбрал только ему интересное сообщение, как долго суда княгини простояли в бухте Царьграда, прежде чем русичи были приняты императором в тронном зале 9 сентября 957 года; и он, неуклюже преобразив это нетактичное поведение византийских властей по отношению к русским послам в гневное обличение княгини, ввел как концовку в статью 955 г., где в начале сообщалось о поездке Ольги в Царьград. Возможно, эта приписка появилась в летописи или в период роста политической самостоятельности Руси после свержения татаро-монгольского ига, когда русские отстаивали право иметь митрополитом русского человека, а не грека, ставленника константинопольского патриарха, или после 1453 года, когда Византия утратила независимость и исчезла как государство с карты мира, вот тогда летописец и вспомнил факт из биографии киевской княгини, когда она гневной речью, обращенной к царьградским послам и их кесарю, ставит на место не в меру кичливую Восточную Римскую империю (Византию).

Еще раз о дате поездки княгини Ольги в Константинополь: источниковедческие заметки

«Древнейшие государства Восточной Европы». 1992-1993 гг., стр.154-168

С момента нашего первого обращения к теме историография ее пополнилась рядом значительных работ. Все они, однако, посвящены главным образом вопросу о времени и месте крещения киевской княгини Ольги и касаются датировки приемов Ольги, описанных Константином Багрянородным в трактате «О церемониях византийского двора», лишь в той мере, в какой авторы определяют свою позицию по отношению к возрожденной Г.Г. Литавриным гипотезе И.М. Геснера — И. Тунманна, согласно которой эти приемы состоялись в 946, а не в 957 г., как было принято считать еще совсем недавно. Л. Мюллер, Ф. Тиннефельд, Д. Оболенский приняли датировку 946 годом , более предпочтительной склонен признать ее В.Водов , тогда как С.А. Высоцкий, А. Поппэ, В. Зайбт высказались в пользу 957 г. ; как всегда, экстравагантна точка зрения О. Прицака, полагающего, что два приема Ольги, объединенные в описании Константина, на самом деле имели место в разные годы: первый — в 946 г., а второй — в 957 г. Итак, разделение мнений по интересующему нас вопросу сохраняется, и он по-прежнему далек от однозначного решения, хотя источниковедческий уровень дискуссии заметно вырос.

В ходе дальнейшей работы над темой нам пришлось убедиться, что далеко не все ресурсы, казалось бы, хорошо известных текстов использованы в должной мере. Это касается и древнерусских памятников (где, прежде всего, подлежит рассмотрению происхождение хрестоматийной летописной даты путешествия Ольги в Царьград — 6463 г.) , и византийских. Некоторым новым наблюдениям именно над византийскими источниками, в частности, в связи с теми контрдоводами, которые были выдвинуты Г.Г. Литавриным в реплике на нашу статью , и посвящена настоящая работа.

Напомним вкратце суть проблемы. Обсуждая с разной степенью подробности церемониальную сторону двух приемов Ольги в императорском дворце , Константин VII не приводит полной их даты, хотя и упоминает, что первый из приемов состоялся 9 сентября в среду, а второй — 18 октября в воскресенье; это, впрочем, и естественно, поскольку, как мы уже отмечали, те или иные детали дворцового церемониала определялись именно днем внутри церковного календаря, и год не играл в данном отношении никакой роли. Однако приведенных Константином данных достаточно для того, чтобы определить две альтернативные датировки приемов Ольги, так как указанные совпадения чисел и дней недели в период самостоятельного правления Константина VII (945-959) имели место лишь в 946 и 957 гг. Первая из этих дат была в свое время отвергнута в историографии на том главном образом основании, что во время десерта после торжественного клитория (обеда) 9 сентября среди присутствовавших названы Константин, Роман (его сын и соправитель с весны 946 г.) , а также «багрянородные их (выделено нами. — А.Н.) дети»: в 946 г. у семилетнего тогда Романа детей быть, разумеется, не могло. Указывалось также и на несовместимость датировки цареградского путешествия Ольги 946 годом с хронологией Повести временных лет, где период с 945 по 947 г. занят усмирением древлянского восстания и поездкой княгини в Новгородскую землю .

Но вопрос осложняется тем, что в распоряжении сторонников 946 г. также имеется один веский аргумент, который они склонны даже считать решающим. Описание приемов Ольги дано в главе 15 II книги трактата «О церемониях», которая (глава) посвящена чину приемов, происходивших в Большом триклине Магнавры, «когда василевсы восседают на Соломоновом троне». В этой главе, помимо приемов киевской княгини, описаны и другие: послов багдадского халифа и после эмира Алеппо Сайф ад-даулы , причем в тексте они датированы тоже только числами месяца и днями недели, но в заголовке добавлено, что они случились в IV индикт, т.е. в 946/947 сентябрьский год. Так как вруцелета года приема Ольги и арабских послов совпадают, то, если полагаться на сведения заголовка, логично думать, что и визит Ольги приходился на IV индикт, т.е. на сентябрь-октябрь 946 г. Этот традиционный аргумент (обсуждению которого мы посвятили достаточно места в нашей первой статье) Г.Г. Литаврин дополняет еще одним. В описании клитория 9 сентября есть фраза, которую можно понять так, будто деспина и ее невестка, жена Романа, сидели на одном троне, а именно на троне императора Феофила. В этом-то смысле и трактует текст Литаврин, заключая, что такое соседство было бы стеснительным в 957 г. для Феофано, второй жены Романа, но вполне допустимо в 946 г. для первой супруги соправителя, его сверстницы девочки Берты (умерла в 949 г.).

Доказательная сила данного аргумента по-прежнему представляется нам преувеличенной. Повторимся, напомнив, что совместное восседание василиссы и супруги соправителя на одном троне, по нашему мнению, не согласуется с вошедшей в пословицу чинностью византийских придворных обычаев. Оно было бы естественным в одном случае — если трон Феофила был двойным. Такую возможность Литаврин отклоняет со ссылкой на миниатюры к Мадридскому кодексу Хроники Скилицы, на которых Феофил не единожды изображен сидящим на одноместном троне . Но даже с учетом последней достаточно ранней датировки Мадридской рукописи серединой XII в. , которая принята специалистами , и в предположении, что миниатюры ее всего лишь копируют иллюстрации в оригинале Скилицы конца XI в. , трудно быть априорно уверенным, что изображения на миниатюрах с точностью воспроизводят соответствующие реалии. Применительно же именно к трону Феофила это почти наверняка не так, поскольку на всех трех миниатюрах с изображением Феофила, вошедших в издание А. Божкова, известный император-иконоборец показан сидящим на разных тронах . На условность иллюстраций к Мадридскому кодексу по крайней мере в данном отношении указывает, на наш взгляд, и то обстоятельство, что трон Льва VI, на одной из миниатюр показанный в качестве двойного (для Льва VI и его соправителя Александра), на другой представлен как одноместный .

Допустим, однако, что трон Феофила был все-таки одинарным. Наши недоумения по поводу совместного восседания деспины и ее невестки на одном троне («во дворце не нашлось… подходящего кресла, достаточно высокого для того, чтобы супруга василевса-соправителя чувствовала себя удобно за столом») Литаврин отводит путем следующего рассуждения. Невестка «не могла сидеть (по этикету) на каком-либо ином удобном для девочки сиденье», кроме как на том «царском (выделено Г.Г. Литавриным. — А.Н.) «золотом кресле», т.е. на троне», на котором она сидела на приеме Ольги до обеда. А это кресло было ниже трона Феофила, причем не в силу возраста невестки, но в соответствии с рангом сидевшей на нем. Вот почему, как полагает Литаврин, жена Романа II не могла остаться в этом кресле-троне и за столом: оно было слишком низким. Однако такое разъяснение не только не устраняет наших недоумений, но рождает и новые. Пусть даже историк прав, считая, что всякий член императорской фамилии (о том, что жена Романа II скорее всего еще не была тогда коронована, пойдет речь ниже) при всех обстоятельствах непременно должен был сидеть на троне , но в нашей аргументации ровным счетом ничего не изменится, если слово «кресло» заменить на слово «трон», потому что и в разнообразных тронах во дворце недостатка также не было . Мы не говорим уже о том, что и низкий трон можно было сделать удобным для сидения за столом — например, при помощи подушек, которые, кстати говоря, часто изображались в качестве атрибута тронов в византийской иконографии. И совсем уж непонятно, почему невестка Елены Лакапины, не имевшая права сидеть на одном уровне с императрицей во время приема, могла, по мнению Литаврина, сидеть с ней на одном троне во время последовавшего за ним обеда?

Ввиду сказанного мы по-прежнему предпочитаем думать, что в разбираемой фразе «села на упомянутый выше трон (т.е. трон Феофила. — А.Н.) деспина и ее невестка…» (έκαυέσυη έν τω προρρηυέντι υρόνω ή δέσποινα καί ή νόμφη άυτης) после упоминания о невестке следует подразумевать «в кресло» («έν τω σελλίω»), как то было прямо сказано несколько выше при описании предшествовавшего клиторию официального приема: «деспина же села на упомянутый выше трон, а ее невестка — в кресло» («ή δέ δέσποινα έκαυέσυη έν τω προρρηυέντι υρόνω καΐ ή νύμφη αυτής έν τφ σελλίω») .

Не отвергая в принципе такой возможности, Литаврин замечает все же, что «в 15-й главе всюду, где указано, на каком троне восседал василевс (или деспина), обязательно (выделено автором. — А.Н.) отмечено, на чем сидел соправитель — Роман II (или невестка старшей царственной пары)». Такая формулировка у читателя, не знакомого с текстом источника, может создать впечатление, будто таких случаев в De cerim. II, 15 — множество, во всяком случае, достаточное количество для того, чтобы установить подобную закономерность. Между тем на 15 приемов, описанных здесь (не считая упомянутого вскользь приема «испанов»), их всего лишь 3. Это второй прием тарситов, когда указано, что Роман II восседал на троне Аркадия, а Константин VII — очевидно, на троне Константина Великого (немаловажно, что о последнем нам приходится догадываться, так как трон Константина VII, в отличие от трона соправителя, прямо не назван!); третий прием тарситов 30 августа, когда оба василевса сидели в «золотых креслах» , и, наконец, официальный прием (не клиторий!) Ольги императрицей и ее невесткой, который и является предметом нашего разбирательства. Нетрудно видеть, почему именно в этих трех случаях информация столь подробна (хотя и не всегда ясно изложена). Глава II, 15 посвящена церемониалу приемов, происходивших в Большом триклине Магнавры, «когда василевсы восседают на Соломоновом троне» , установленном там. Все три упомянутых приема в этом отношении представляют собой исключения: первый имел место в Хрисотриклине, а второй — в триклине Юстиниана, так что император (императрица) не мог (не могла) сидеть на Соломоновом троне, поэтому приходилось особо оговаривать название трона; в ходе же второго из названных приемов, хотя он и происходил в Большом триклине, император помещался опять-таки не на Соломоновом троне, а по каким-то причинам в одном из стоявших там «золотых кресел».

Иногда читателю приходится догадываться, где во время того или иного официального приема восседал император — например, при весьма кратком описании первого приема Ольги Константином VII 9 сентября. Из того, что прием происходил в Большом триклине (хотя даже об этом прямо в тексте не сказано) и что «все было в соответствии с описанным выше приемом» , можно было бы заключить, что император сидел на Соломоновом троне, хотя это — не более чем вероятное предположение. В самом деле, учитывая присутствие Романа II (в силу симметрии приема приему княгини императрицей и невесткой ), нельзя исключить, что василевсы помещались на золотых креслах, как то было при третьем приеме тарситов, упомянутом выше.

При описании клиториев мы, как правило, вообще остаемся в неведении, на каких именно тронах восседали царствующие особы: к примеру, во время первого обеда с тарситами , на обеде с ними же в Триклине Юстиниана 9 августа , на совместном обеде с тарситами и послом Абу-Хамдана (Сайф ад-даулы) 30 августа , на беседе царствующего семейства с Ольгой 9 сентября после официальных приемов княгини отдельно императором и императрицей , на десерте после обеда 9 сентября , наконец, на обеде в честь Ольги в Хрисотриклине 18 октября . Более того, есть случаи, когда автор не считает нужным упомянуть даже о том, кто же именно из царствующих особ участвует в приеме. Так, неясно, был ли Константин Багрянородный один или в сопровождении Романа II на клитории с тарситами и послом Абу-Хамдана или на обеде с русскими послами после первого приема Ольги . В последнем случае, как и при описании обедов с тарситами 9 августа и с русскими послами 18 октября , источник говорит о василевсе в единственном числе (имея в виду Константина VII), хотя, исходя из того, что на проходившем одновременно обеде императрицы с Ольгой присутствовала жена Романа II, следовало бы думать, что и сам Роман должен был участвовать в церемонии.

В заключение еще один пример, противоречащий слишком категорическому, как нам кажется, тезису нашего оппонента. Во вводной части к 15-й главе, где речь идет об элементах церемониала безотносительно к тому или иному конкретному приему, «когда василевсы восседают на Соломоновом троне», говорится не об одном троне, т.е. троне Соломона (как следовало бы ожидать, если видеть здесь просто обобщенное описание приема), а о тронах : василевсы «садятся на троны» и «сходят с тронов» . Если множественное число «василевсы» позволительно было бы объяснять тем, что Константин мог-де подразумевать императоров вообще (прошлых, настоящих и будущих), то применительно к форме «троны» такое объяснение уже не проходит: трон Соломона — один на всех. Именно так понимал дело автор заголовка , когда писал, что «василевсы восседают на Соломоновом троне «. Это место привело в затруднение издателя и переводчика трактата «О церемониях» И. Раиске, который превратил в латинском переводе греческое «υρόνοι» в латинское «thronus».

Между тем текст можно понять только в одном смысле: кроме Соломонова трона, в Большом триклине стоял по крайней мере еще один трон, предназначенный, очевидно, для Романа II. Действительно, Роман должен был, как мы уже отмечали, присутствовать на первом приеме Ольги, а стало быть, и на чем-то сидеть, когда его отец восседал на троне Соломона. Естественно было бы участие соправителя и в приеме посла Сайф ад-даулы — иначе пришлось бы сделать маловероятное допущение, что после предварявшей этот прием встречи с тарситами (когда Роман назван среди присутствующих) ему было велено удалиться; но если так, то он, видимо, должен был куда-то пересесть из золотого кресла, как Константин пересел из такового на трон Соломона . Как видим, в ряде случаев, прямо указывая, что василевс сидел на троне Соломона, автор, вопреки Литаврину, ничего не говорит о троне соправителя — более того, даже забывает упомянуть о его присутствии.

Эти постоянные неясности и недоговоренности, предполагающие, что многое для читателя (не забудем, что первым и главным из них был сам Роман II) и так должно было быть очевидно или понятно из контекста, укрепляют нас во мнении, что из анализируемого оборота (особенно взятого в паре с его «двойником», где недвусмысленно сказано об особом кресле невестки) нельзя делать вывода о совместном восседании василиссы и ее невестки на одном троне. Здесь мы имеем дело скорее всего не с испорченным местом, а как раз с одной из таких недомолвок, и в этом смысле оно, вообще говоря, не требует даже конъектуры. Вот какой смысл мы вкладывали в наши слова, что трактовка Литаврина основана «на необязательном прочтении текста». Во всяком случае, если и рассматривать легко подразумеваемое «έν τω σελλίω» или «έν τφ προρρηυέντι σελλίω» как конъектуру, по степени прозрачности это место все равно никак нельзя сопоставлять с пассажем о детях Константина и Романа, где радикальные конъектуры совершенно необходимы, но при том крайне затруднительны.

В самом деле, следуя Литаврину, надо признать вполне ясную и грамматически безупречную фразу «έκαυέσυη ό βασιλεύς καΐ ό Ρωμανός ό πορφυρογέννητος βασιλεύς καϊ τά πορφυρογέννητα τούτων τέκνα και ή νύμφη καϊ ή αρχοντίσσα» («сел василевс, и Роман, порфиродный василевс, и порфирородные их дети, и невестка, и архонтисса») испорченной. Это значит, что сторонники такой трактовки должны не только выдвинуть мотив для подобного подозрения, но и предложить достаточно удобное исправление текста.

Ф. Тиннефельд в своей краткой заметке по поводу данного места в De cerim. II, 15 поддержал одну из выдвинутых Литавриным конъектур, которая предполагает «τούτου» («его»), т.е. одного Константина, вместо «τούτων» («их»), т.е. Константина и Романа. Немецкий византинист видит, что фраза все равно остается малопонятной и грамматически неверной (упоминание о Романе разделяет Константина и его детей), но удовлетворяется следующим объяснением: коль скоро Романа II как соправителя необходимо было назвать на втором месте, то это создавало для автора «семантические трудности», оказавшиеся для него непреодолимыми . Иными словами, по мнению Тиннефельда, далеко не малограмотный автор, желая сказать одно, не по ошибке, а совершенно сознательно сказал совсем другое. Вряд ли такое предложение можно назвать конъектурой. Да и никаких особенных грамматических трудностей мы здесь, откровенно говоря, не видим: достаточно было написать что-либо вроде «ό βασιλεύς καί ό ‘ Ρωμανός ό πορφυρογέννητος βασιλεύς, ό υίός αυτού, καί τά λοιπά πορφυρογέννητα τούτου τέκνα» («василевс, Роман, порфирородный василевс, его сын, и другие его порфирородные дети») или просто «ό βασιλεύς Κωνσταντίνος καί ό Ρωμανός ό Πορφυρογέννητος βασιλεύς καί τά πορφυρογέννητα τοΰ Κωνσταντίνου τέκνα» («василевс Константин, Роман, порфирородный василевс, и порфирородные дети Константина»).

В своей реплике на нашу статью сам Литаврин обсуждает уже только одну, другую возможность. По его мнению, вследствие все той же необходимости поименовать василевса-соправителя на втором месте для «упоминания о деспине не нашлось места», т.е. «τόυτων» («их») историк их относит к Константину и подразумеваемой деспине. Таким образом, подробно перечисляя всех присутствовавших, упоминанием о василиссе пожертвовали ради упоминания ее детей.

Натянутость подобного объяснения нам кажется очевидной. Кроме того, оно мало правдоподобно еще и по следующим двум соображениям. Во-первых, оно, как оказывается, мало помогает тpaктовке «τόυτων» («их») как Константина и Елены. Действительно, обратим внимание на конструкцию аналогичной фразы в описании беседы императорского семейства с киевской княгиней между приемами и клиторием: «καυεσυέίς ό βασιλεύς μετά της αύγούστης καί των πορφυρογέννητων αυτού τέκνων» [«сел василевс с августой и порфирородными его (выделено нами. — А.Н.) детьми»] . Из нее хорошо видно, что, несмотря на то, что дети были общими, указана только их принадлежность автократору: «его (а не «их») детьми». Поэтому даже если в разбираемом пассаже и домыслить императрицу, то выражение «их дети» все равно вряд ли могло бы относиться к ней и Константину, а, по прямой аналогии с только что приведенным оборотом, должно было бы подразумевать именно Константина и совасилевса Романа. Во-вторых, есть смысл задаться неочевидным вопросом, а действительно ли супруга Константина присутствовала на десерте 9 сентября?

Присмотримся повнимательнее к структуре состоявшихся в тот день мероприятий и к составу их участников. Вся программа разбита на шесть эпизодов: 1) официальное представление Ольги императору и, вероятно, соправителю (хотя последний, как уже говорилось выше, прямо не упомянут); 2) аналогичное представление Ольги супругам василевсов; 3) неофициальная беседа, на которой с византийской стороны названы император, императрица и их дети; 4) клиторий императора (и, как можно полагать, соправителя, который опять-таки не упоминается) с русскими послами; 5) одновременный клиторий для Ольги в присутствии императрицы и ее невестки; 6) заключительный десерт, состоявшийся в третьем месте (Аристирии), где были император, соправитель, их дети, невестка. Обычная двухчастная схема (официальное представление, затем клиторий) существенно усложнилась. Из-за того, что принимали женщину-архонтиссу, оба этапа приема в свою очередь раздвоились, так как к ним надо было подключить женскую половину правящего семейства. Сверх того, особым отличием приема Ольги явилось то, что она получила возможность неофициального пребывания как бы в домашнем кругу императорской фамилии (эпизоды 3, 6). Симметричность общей композиции налицо. Но если состав византийских участников в эпизодах 1, 4, с одной стороны, и 2, 5 — с другой, совпадают, то в двух мероприятиях неофициальной части они разные: отсутствие невестки и, возможно, ее супруга Романа II (если только он не подразумевается в анонимной группе детей Константина и Елены) в эпизоде 3, симметричное умолчанию о деспине (при наличии Романа и его жены) в эпизоде 6, показывает, на наш взгляд, что последнее едва ли случайно и несводимо ни к ляпсусу автора, ни к оплошности переписчика. Перед нами, скорее всего, заранее продуманная симметричная схема . Итак, приходится констатировать, что противникам толкования обсуждаемого фрагмента о детях Константина VII и Романа II в его прямом, буквальном смысле пока не удалось выдвинуть сколько-нибудь убедительного исправления текста. А это, в свою очередь, может служить косвенным аргументом в пользу такого толкования.

Остается последний контрдовод, высказанный Литавриным. Ученый считает, что если бы к моменту визита Ольги у Романа II и его жены было бы потомство, которое и присутствовало на десерте 9 сентября, то, как мать порфирородного дитяти, она должна была бы быть упомянута не на последнем месте, а по крайней мере перед своим ребенком, — так же, как жена Константина везде, где она названа вместе со своими детьми, упоминается прежде них. Коль скоро невестка постоянно именуется на последнем месте, то из этого, как считает Литаврин, «с несомненностью» (выделено нами. — А.Н.) следует, что у Феофано в 957 г. еще не было детей или по меньшей мере они были незаконнорожденными (что, естественно, делало их участие в придворных церемониях проблематичным).

Начнем с того, что сразу отвергнем последнюю возможность, ибо все присутствовавшие на десерте 9 сентября дети в источнике прямо названы порфирородными. Далее, Литаврин почему-то игнорирует наши возражения против аналогичной его аргументации в предыдущих работах . Конечно, наличие в руках у историков таких источников, как «Клиторологий» Филофея, трактат Константина «О церемониях» и некоторые другие подобные памятники, дает право считать (как это справедливо делает наш оппонент), что византийский придворный церемониал сравнительно хорошо известен. И все же, повторим, он известен не в той мере, чтобы оправдать слишком категорические суждения на основании порядка перечисления членов царствующего семейства. Литаврин нигде не поясняет, на основании каких именно данных источников он полагает, что Феофано, будь она матерью порфирородного дитяти, непременно должна была переместиться в списке с последнего места. Этого естественно было бы ожидать, если бы она с рождением первенца непременно должна была превратиться в августу, но это вовсе не так. Есть основания считать (как то отмечалось нами в предыдущей работе), что в ранне- и средневизантийскую эпоху супруга василевса-соправителя, строго говоря, вообще не имела права на титул августы . Исключения каждый раз оговариваются специально . Думаем, именно поэтому в De cerim. II, 15 жена Романа II неизменно именуется «невесткой» («»ή νύμφη»»), а не «младшей августой» или т.п. Тем самым с этой стороны не видно препятствий для вывода (следующего из дискуссионного выражения и «порфирородные их дети»), что у восемнадцатилетнего Романа II в 957 г. был по крайней мере один ребенок. Но кто именно?

Бесспорно, что Роман II имел не менее троих детей: сыновей Василия и Константина, а также дочь Анну. Следуя распространенной в историографии традиции, Литаврин относит рождение старшего из них, будущего Василия II к 958 г. Объем журнальной статьи не позволил нам обсудить это устоявшееся мнение в предыдущей работе: мы ограничились демонстрацией того, что Василий, возможно, вовсе не был первенцем и что у Романа, как есть основания думать, была старшая дочь Елена, к которой и было направлено известное сватовство германского императора Отгона I в 967 г. Не видя пока нужды отказываться от такой гипотезы, мы все же считаем необходимым отметить, что вопрос о дате рождения Василия II представляет собой источниковедческую проблему, которая на настоящее время не имеет однозначного решения. Данные на этот счет в источниках разноречивы и, как нам кажется, в целом восходят к двум взаимоисключающим традициям.

Первая из них представлена Симеоном Логофетом, сообщающим, что Василий II родился на 14-м году самостоятельного правления своего деда Константина VII, который всего правил 15 лет, и что в момент смерти Константина VII в ноябре 959 г. его внуку Василию был один год . Последняя информация содержится также у Продолжателя Феофана. Поскольку самодержавное правление Константина Багрянородного началось после удаления Лакапинидов в январе 945 г., то в качестве времени рождения Василия, согласно первому известию, получим февраль 958 — январь 959 г. (если первым годом правления считать полный год с февраля 945 по январь 946 г.) или 957/958 сентябрьский год (если считать за первый год Константина VII период до августа 945 г., т.е. до конца 944/945 сентябрьского года) ; согласно же второму известию, Василий II должен был родиться не ранее декабря 957 г., но не позднее ноября 958 г. К этой же традиции следует отнести и сообщение Скилицы, по которому Константин VIII родился на следующий год после событий, приходившихся на II индикт: воцарения его отца Романа II (ноябрь 959 г.) и коронации брата Василия II (22 марта, на Пасху, 960 г.) , т.е., очевидно, в IV индикт (960/961 сентябрьский год). Поскольку Константин VIII был младше Василия II на два года (или на три по римскому счету) , то рождение последнего должно было бы приходиться на 958/959 сентябрьский год или на срок, чуть более ранний (но не более, чем на полный год). Необходимо напомнить и о дате, приводимой поздним арабским историком ал-Айни (умер в 1451 г.), информацию которого А.А. Васильев считает заслуживающей внимания как восходящую, возможно, к более ранним источникам; ал-Айни относит рождение Василия II к 346 г. хиджры, т.е. к апрелю 957 — марту 958 г.

Если воспринимать перечисленные датировки как точные, то из сопоставления их получим дату рождению Василия II — февраль — апрель 958 г.

Вторую традицию воспроизводят несколько более поздние памятники второй половины XI в. Михаил Пселл сообщает, что Василий II скончался на 72-м году жизни, а Константин VIII воцарился единодержавно в возрасте 69 лет . Вытекающую отсюда дату рождения Василия (умершего в декабре 1025 г.) — до декабря 954 г. — надо признать необоснованно ранней, даже исходя из данных самого Пселла. Действительно, знаменитый историограф тут же оговаривается, что названные 72 года складываются из 20 лет совместного правления и 52 лет самодержавства; таким образом, этот срок приходится уменьшить, как минимум, на два с лишним года, так как между смертью Иоанна Цимисхия (январь 976 г.), т.е. началом самостоятельного правления Василия II, и его смертью в декабре 1025 г. прошло не 52, а неполных 50 лет, точнее — 49 лет и 10 месяцев.

Более исправно эта традиция донесена до нас Скилицей, который пишет, что Василий II скончался 15 декабря 1025 г. 70-летним стариком . Расчет, приведенный Пселлом (72 = 52 + 20), объясняет, как получились 70 лет у Скилицы. С одной стороны, он, как и Пселл, считал, что к моменту смерти Иоанна Цимисхия Василию уже исполнилось 20 лет , а с другой — действительно насчитывал полных 50 лет самодержавного правления Василия П, поскольку смерть Цимисхия по каким-то причинам ошибочно относил не к январю 976, а к декабрю 975 г. Довершает сходство данных Пселла и Скилицы общее их ошибочное убеждение, что Василий правил все время своей жизни, т.е. с самого рождения .

Очевидно, к тому же корню, что Пселл и Скилица, восходят хронологические данные тех малых хроник, которые в расчете лет правления отводят самостоятельному правлению Василия II именно 50 лет . Итак, согласно этой группе источников, Василий II родился между декабрем 954 и ноябрем 955 г.

Какая же из приведенных традиций заслуживает предпочтения? Достоинством первой из них является то, что она содержится в источниках, по времени своего создания близких к описываемым событиям. Правда, следует иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, интересующее нас место Продолжателя Феофана безнадежно испорчено: в качестве опорной даты — дня смерти Константина VII — вместо 9 ноября 6468 г., в III индикт (т.е. 959 г.), стоит 6 ноября 6469, т.е. 960 г., да еще в VI индикт — две даты, несогласные не только с истиной, но и друг с другом . Во-вторых, немаловажно и то, что в сущности мы имеем дело не с двумя не зависимыми друг от друга источниками, а с одним , и не с двумя подтверждающими друг друга известиями у Симеона, а, очевидно, с одним, так как, зная, что Василий родился в предпоследний год правления Константина VII, легко было заключить, что в момент смерти деда внуку был один год (зависимость, разумеется, могла быть и обратной).

То, что в лице Михаила Пселла и Скилицы мы имеем дело с авторами второй половины XI в., вряд ли может само по себе умалить весомость их данных. Известно, что именно жизнеописания Василия II и Константина VIII, в отличие от всего остального текста «Хронографии», создавались Пселлом не по воспоминаниям или свидетельствам современников, а на основе каких-то более ранних письменных источников; возможно, один из этих источников Пселла был общим со Скилицей , что вполне согласуется с приведенными выше хронологическими данными обоих писателей. Хотя источники Скилицы для середины и второй половины X в. неизвестны , в целом аутентичность их не вызывает сомнений, что, собственно, и определяет значение его труда для науки .

Ввиду сказанного, на наш взгляд, было бы преждевременно соглашаться с излишне безапелляционной датировкой рождения Василия II 958 годом. Подробному источниковедческому рассмотрению, насколько нам известно, этот вопрос не подвергался , и альтернативная ранняя дата — 955 г. — пока никем не опровергнута. В таком случае, говоря о детях Романа II, присутствовавших, согласно De cerim. II, 15, на последнем, наиболее камерном приеме Ольги 9 сентября 957 г., следует учитывать и кандидатуру Василия, которому к тому времени могло быть уже два с лишним года. Тем самым аргумент, что в 957 г. у Романа II якобы заведомо не было детей, который привлекается для дискредитации недвусмысленного свидетельства книги «О церемониях», оказывается шатким.

Примечания

Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга ездила в Константинополь? // ВВ. М., 1989. Т. 50. С. 66-83. Работа над текстом была завершена в 1986 г. и более поздняя литература не могла быть учтена нами в полной мере.

Müller L. Die Taufe Russians: Die Friihgeschichte des russischen Christentums bis zum Jahre 988. Munchen, 1987. S. 78; Idem. Die Erzahlung der «Nestorchronik» iiber die Taufe Ol’gas im Jahre 954/955 // Zeitschrift fiir Slawistik. 1988. Bd. 33/6. S. 785-796; Tinnefeld F. Die russische Furstin Olga bei Konstantin VII. und das Problem der «purpurgeborenen Kinger» // Russia Mediaevalis. 1987. T. VI/1. S. 30-37; Obolensky D. Ol’ga’s Conversion: The Evidence Reconsidered // Harvard Ukrainian Studies (далее: HUS). 1988/1989. Vol. XII / XIII: Proceedings of the International Congress Commemorating the Millennium of Christianity in Rus’ — Ukraine. P. 145-158. В своих непосредственно предшествовавших работах Д. Оболенский оперировал традиционной датировкой, так как еще не был знаком с гипотезой Г.Г. Литаврина .

Vodoff V. Naissance de la chrfetiente russe: La conversion du prince Vladimir de Kiev (988) et ses consequences (XIe-XIIIe siecles). [P], 1988. P. 53-54.

Высоцкий С.А. О дате поездки посольства Ольги в Константинополь // Древние славяне и Киевская Русь. Киев, 1989. С. 154-161; Рорре A. Christianisierung und Kirchenorganisation der Ostslawen in der Zeit vom 10. bis zum 13. Jahrmmdert // Osterreichische Osthefte. 1988, Jg. 30. S. 464, 493. Anm. 22 (работа А. Поппэ, специально посвященная проблеме крещения Ольги, в последнем томе Dumbarton Oaks Papers, пока нам недоступна); Seibt W. Der historische Hintergrund und die Chronologie der Taufe der Rus’ (989) // The Legacy of Saints Cyril and Methodius to Kiev and Moscow: Proceedings of the Intern. Congress on the Millennium of the Conversion of Rus’ to Cristianity, Thessaloniki 26-28 November 1988 / Ed. A.-E. Tachiaos. Thessaloniki, 1992. P. 292. Not. 8.

Pritsak О. When and Where Was Ol’ga Baptized? // HUS. 1985. Vol. IX. P. 5-24.

Назаренко А.В. Еще раз о дате поездки княгини Ольги в Константинополь // Образование Древнерусского государства: Спорные проблемы: Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В.Т. Пашуто, Москва 13-15 апреля 1992 г. М, 1992. С. 47-49.

Литаврин Г.Г. Реплика к статье [Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга…] // ВВ. М., 1989. Т. 50. С. 83-84.

Constantini Porphyrogeneti imperatoris de cerimoniis aulae byzantinae libri duo / E rec. I.I Reiskii. Bonnae, 1829. T. 1 (далее: De cerim.). P. 594.15-598.12.

В русском переводе Г.Г. Литавриным описания приемов Ольги в данном месте ошибочно указана дата 18 сентября: Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги в Константинополь: Проблема источников // ВВ. М., 1981. Т. 42. С. 44.

Сжатый ее обзор см.: Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга… С. 66-67.

Поскольку в повествовании о приемах Ольги у Константина Роман упоминается уже как соправитель, то дата его коронации может служить terminus post quem для поездки Ольги. Если коронацию Романа II относить к 948 г., как это делалось со времен Дюканжа [см., например: Шлёцер А.-Л. Нестор: Русские летописи на древлеславенском языке / Пер. с нем. Д. Языков. СПб., 1819. Т. 3. С. 437,444; Макарий (Булгаков). История христианства в России до равноапостольного князя Владимира как введение в историю русской церкви. 2-е изд. СПб., 1868. С. 253-254; Dolger F. Regesten der Kaiserurkunden des Ostromischen Reiches. Munchen; В., 1924. Bd. 1. S. 80; Grumel V. La chronologic P., 1958. P. 358 (Bibliotheque byzantine, : Traite d’etudes byzantines, 1); и др.], то датировка путешествия киевской княгини в столицу Византии 946 годом отпадает сама собой (аутентичность заголовков к De cerim. II, 15 пришлось бы в таком случае подвергнуть сомнению). Однако единственным основанием для того, чтобы датировать венчание Романа II 948 годом, служит относительная хронология, реконструируемая по данным Хроники Скилицы, который непосредственно после сообщения о смерти в изгнании Романа Лакапина в июле VI индикта, т.е. 948 г., пишет, что «на Пасху того же индикта » (выделено нами. — А.Н.) Константин VII венчал сына Романа руками патриарха Феофилакта [Ioannis Scylitzae synopsis historiarum / Rec. I. Thurn. В.; N.Y., 1973 (далее: Scyl.). P. 237. 5-8]. Насколько надежна эта хронология? Прежде всего вовсе не ясно, к какому именно из прежде описанных событий относится выражение «в тот же индикт». Его, вообще говоря, можно было бы связать («рыхлый» принцип изложения Скилицы это позволяет) и с известием о ссылке Лакапинидов 27 января 945 г. (Scyl. P. 235. 68-236.92), и с сообщением о попытках Константина Лакапина бежать, во время одной из которых он был убит «через два года после низложения с царства» (Scyl. P. 236. 94-2), и даже с повторным точно датированным упоминанием о высылке Романа I на Проту 16 декабря 944 г. (Scyl. P. 235. 64-65). Более того, существенно, что у Скилицы, и именно в рассказе о низложении Романа I, есть примеры двусмысленного употребления выражения «в тот же индикт». Так, в первом сообщении о выведении Романа Лакапина из дворца сыновьями и Константином VII Скилица не указывает точной даты (она дана позже), а говорит только, что это случилось «в тот же индикт» (Scyl. P. 232.83). Последнее не может относиться к ближайшему предыдущему указанию на индикт (Scyl. Р. 231.58; II индикт в сообщении о сватовстве к Берте), так как известно, что Роман I смещен в декабре 944 г., т.е. в III индикт. Тогда с чем же его сопоставить? Следующее «по очереди» датированное событие — перенесение в Константинополь эдесского мандилия (Scyl. Р 231.66 — 232.72) — приходится на август 944 г., т.е. все равно на II индикт. Сообщения о появлении в царствующем граде сиамских близнецов и о предсказании Роману I его судьбы монахом Сергием не датированы и датировке не поддаются. Тем самым в данном случае слова «в тот же индикт» в тексте Скилицы опоры вообще не находят. Очевидно, здесь произошла неувязка вследствие недосмотра при работе хрониста со своим источником. Стереотипная отсылка «к тому же индикту» попала в текст Скилицы из его источника, тогда как то место в источнике, в котором содержалась соответствующая эксплицитная датировка, оказалось опущенным. Таким образом, датировка коронации Романа II, вытекающая из счисления лет правления в ряде сохранившихся актов (Пасха 946 г.) (Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга… С. 76. Примеч. 68), не имеет обоснованной альтернативы.

ПСРЛ. Л., 1928. Т. 1. Стб. 58-60; СПб., 1908. Т. 2. Стб. 44-9.

Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга… С. 71. Так справедливо предполагал уже Э. Муральт (Muralt Е. Essai de chronographie byzantine pour servir a l’examen des annates du Bas-Empire et particulierement des chronographes slavons de 395 a 1054. SPb., 1855. P. 520). Вряд ли прав Г.Г. Литаврин (Путешествие русской княгини Ольги… С. 46), считая, что послы прибыли от эмира Тарса (очевидно, исследователь исходил из постоянного именования их в источнике «тарситами»).

Согласно De cerim. P. 593.4, посол прибыл от Абу-Хамдана (Άποχαβδα), т.е. кого-то из двух Хамданидов: либо правителя Мосула Наср ад-даулы (929-969) (как думал, например, Э. Муральт: Muralt Е. Op. cit P. 521), либо его брата, эмира Алеппо, Эмесы и Антиохии Сайф ад-даулы (945-967), наиболее упорного врага греков на востоке в середине X в. (Босворт К.Э. Мусульманские династии: Справочник по хронологии и » генеалогии. М., 1971. С. 82). Коль скоро послом был эмир Амиды, а месопотамская пограничная область входила именно во владение Сайф ад-даулы, то его кандидатура выглядит предпочтительнее. Непонятно, почему Литаврин считает, будто посольство было от эмира Мелитины (Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги… С. 48; Он же. К вопросу об обстоятельствах, месте и времени крещения княгини Ольги // ДГ, 1985 г. М., 1986. С. 49).

Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги… С. 45. Примеч. 92.

Wilson N.G. The Madrid Scylitzes // Scrittura e civilta. 1978. N 2. P. 209-219.

Фонкич Б.Л. Палеогеографическая заметка о Мадридской рукописи Скилицы // ВВ. М., 1981. Т. 42. С. 229-230.

Weitzmann К. The Study of Byzantine Book Illumination; Past, Present and Future // The Place of Book Illumination in Byzantine Art. Princeton, 1975. P. 45.

Божков А. Миниатюри от Мадридския ръкопис на Йоан Скилица. София, 1972. С. 41,43, 46. No 14,15 (верх), 16.

Там же. С. 74,77. No 38,39.

Заметим, однако, что это никоим образом не вытекает из словоупотребления Константина Багрянородного. Напротив, термины «трон» (υρόνος) и «(золотое) кресло»(χρυσόν σελλίον) у него четко разделены не только при описании приема Ольги женской половиной императорского семейства. Так, в том же Большом триклине, кроме трона Соломона, были установлены «золотые кресла» (в конхе на юг от трона Соломона) (De cerim. P. 567, 10-11), сидя в которых Константин VII и Роман II принимали, например, тарситов 30 августа перед приемом посла Сайф ад-даулы (De cerim. P. 593.5-17). Достойно внимания, что во время приема эти «золотые кресла» стояли уже не в конхе, а «посредине Большого триклина» («μέσον τοΰ μεγάλου τρικλίνου»), т.е. были переносными. Из описания Константина ясно, что прием в «золотых креслах» был менее официально-торжественным: на нем не было кувикуляриев, а «только китониты (стражники царской опочивальни. — А.Н.) и евдомарии (дворцовые служители достаточно низкого ранга -А.Н.)»; «восьмиугольную хламиду и большой белый венец» василевс надел лишь перед приемом посла Сайф ад-даулы, когда пересаживался на Соломонов трон (De cerim. P. 593.18-20). В случае с тарситами это и понятно: данный прием был для них уже третьим по счету, и они не представлялись василевсу, а только «говорили, о чем хотели» (дело явно касалось предстоявших переговоров с послом эмира Алеппо).

Кроме прямо названных в 15-й главе II книги тронов Соломона, Феофила, Аркадия и св. Константина, бегло упомянуты «остальные царские троны» («οί λοιποί βασίλειοι ρόνοι»), стоявшие в Хрисотриклине (De cerim. P. 587.9).

De cerim. P. 596.22-23.

De cerim. P. 595.20-21.

De cerim. P. 587.5-7.

De cerim. P. 593.6-7.

De cerim. P. 566.12-14.

О том, что это было именно так, делаем вывод из некоторых деталей; например, из упоминания, что Ольга покинула зал приема «через Анадендрарий (видимо, род оранжереи. — А.Н.) и Триклин кандидатов», что оговорено и при первом приеме тарситов, происходившем в Большом триклине (De cerim. P. 584.10-11,595.6-7).

Хотя опять-таки не уточнено, какой именно из «описанных выше приемов» имеется в виду, вряд ли уместны сомнения, что подразумевался первый прием тарситов, послов багдадского халифа, который служил «моделью» для De cerim, II, 15 и в других случаях (см.: De cerim. P. 593.21, как бы «расшифровывающее» двусмысленный аналогичный оборот, употребленный и чуть выше: Р. 593.4-5).

Так, Продолжатель Феофана, сообщая о бракосочетании Стефана Лакапина, сына Романа I, с Анной, дочерью некоего Гавелы, особо упоминает о том, что «помимо брачного венца (τό της βασιλείας διάδημα) возложен был на нее и царский» (τω νυμφικω στέφανω) . Такое уточнение было бы излишним, если бы вхождение в царскую семью автоматически сопровождалось присвоением титула августы-царицы.

См., например: Muralt Е. Op. cit. P. 529 (со ссылкой только на Симеона и Продолжателя Феофана); Ostrogorsky G., Stein Е. Die Kronungsordnungen des Zeremoniebuches // Byzantion. 1932. T. 7. Fasc. 1/2. S. 197. Anm. 1; Oikonomides N. La cronologia dell’incoronazione dell’imperatore bizantino Costantino VIII (962) // Stadi Salentini. 1965. Fasc. 19. P. 178. Not. 4; Литаврин Г.Г. К вопросу об обстоятельствах… С. 50 и др.

Надо, однако, учесть, что издание в Боннском корпусе покоится на рукописи XVI в., тогда как ее протограф XI в. (cod. Vatic, gr. 167) до сих пор не опубликован (Любарский Я.Н. Сочинение Продолжателя Феофана // Прод. Феоф. С. 217).

Scyl. P. 247.76.

6469 г. в данном случае.не является опиской, так как повторен хронистом в другом месте, хотя и с правильным на этот раз указанием на II индикт (Прод. Феоф. С. 193). В отличие от перевода М.Я. Сюзюмова (Царствование Романа, сына Константина Багрянородного // Лев Диакон. История. М., 1988. С. 99), в комментарии к переводу Я.Н. Любарского указанные ошибки остались неотмеченными.

Это видно из полной тождественности свидетельств Симеона и Продолжателя Феофана, хотя считается, что в VI, заключительной, книге Продолжателя сочинение Симеона использовано только в первой ее части (до 8-й главы раздела о Константине VII) (J. Crumbacher К. Geschichte der byzantinischen Literatur. MUnchen, 1897. 2. Aufl. S. 348-349; Любарский Я.Н. Сочинение… С. 218-219).

Любарский Я.Н. Михаил Пселл: личность и творчество: К истории византийского пред-гуманизма. М., 1977. С. 187.

Thurn I. Einleitung: Ioaness Scylitzes, Autor und Werk // Scyl. S. VIII. Для периода правления Василия II установлено использование Скилицей произведения Феодора Севастийского, до нас не дошедшее.

Для полноты картины необходимо упомянуть еще об одном, но явно анахроничном известии Скилицы, будто в момент воцарения Цимисхия в декабре 969 г. Василию шел седьмой год, а Константину — пятый (Scyl. P. 284. 95-1). Верно здесь лишь то, что Константин младше Василия на два года. Можно, конечно, догадываться, что эти данные относятся на самом деле к моменту воцарения Никифора Фоки (август 963 г.). В какой мере с точки зрения греческой палеографии вероятна путаница между ιε’ (15) или ι β’ (12) и ζ (7), предоставляем судить специалистам.

Краткие обзоры источников, сопровождающиеся вердиктом в пользу 958 г., которые имеются в цитированных выше работах Г. Острогорского, Э. Штайна и Н. Икономидиса, разумеется, не могут быть признаны таковыми.

Крещение княгини Ольги

Ольга, жена князя Игоря, заняла Киевский стол в 945 г. после убийства Игоря древлянами, за которое она вскорости жестоко отомстила. В то же время она понимала, что сохранение в государстве старых порядков, взаимоотношений князя и дружины, традиционного сбора дани (полюдья) чревато непредсказуемыми последствиями. Именно это побудило Ольгу заняться устройством поземельных отношений в государстве. Она совершила поездку по стране. Летописец писал: «И пошла Ольга с сыном своим и с дружиною по Древлянской земле, устанавливая распорядок даней и налогов; и сохранились места её стоянок и охот до сих пор. И пришла в город свой Киев с сыном своим Святославом и пробыла здесь год». Через год «отправилась Ольга к Новгороду и установила по Мете погосты и дани и по Луге – оброки и дани, и ловища ее сохранились по всей земле, и есть свидетельства о ней, и места ее и погосты, а сани стоят в Пскове и поныне, и по Днепру есть места её для ловли птиц и по Десне, и сохранилось село ее Ольжичи до сих пор. И так, установив все, возвратилась к сыну своему в Киев и там жила с ним в любви». Историк H. М. Карамзин, давая общую оценку правления Ольги, отмечает: «Ольга, кажется, утешила народ благодеяниями мудрого правления; по крайней мере все ее памятники – ночлеги и места, где она, следуя обыкновению тогдашних героев, забавлялась ловлею зверей – долгое время были для сего народа предметом какого-то особого уважения и любопытства». Отметим, что эти слова H. М. Карамзина написаны столетием позже «Истории» В. Н. Татищева, который под 948 г. сделал следующую запись: «Ольга послала в отечество свое, область Изборскую, с вельможами много золота и серебра, и повелела на показанном ею месте построить град на берегу Великой реки, и назвали его Плесков (Псков), населить людьми, отовсюду призывая».

В правление Ольги земельные отношения приводятся в соответствие с теми тенденциями укрепления княжеской и боярской власти, которые соответствовали процессам распада прежней общины, рода. Повинности определены, нет прежнего произвола, и крестьянам-смердам нет нужды разбегаться по лесам, укрывая пожитки, а может, избегая еще горшего – веревки, на которой поведут в тот же Царьград на продажу. В то же время ни боярские верхи, ни сельские низы общества не подозревают, что во всех их действиях пробивает себе дорогу объективная историческая закономерность, потребности того нарождающегося общественного устройства, которое со временем назовут феодализмом.

Утвердив внутренний порядок в государстве, Ольга возвратилась к сыну Святославу, в Киев, и жила там несколько лет, наслаждаясь любовью своего сына и признательностью народа. В эти годы не было внешних походов, стоивших людских потерь, а самый буйный элемент, заинтересованный в таких походах (прежде всего наемных варягов), княгиня отправляла в качестве вспомогательных отрядов в Византию, где они сражались с арабами и прочими врагами империи.

Здесь, летописец заканчивает повествование о государственных делах и переходит к освещению дел церковных.

После укрепления своего положения в Киеве и успокоения подвластного населения, Ольга должна была приступить к решению внешнеполитических задач. Со Степью в этот период Русь войн не вела и ответным нападениям не подвергалась. Ольга решила обратить свои взоры на Византию, которая в то время являлась мощным высокоразвитым государством. Кроме того, с Византией продолжал, хотя и не в полной мере, действовать, несмотря на смерть Игоря, заключенный им договор.

Этот договор, с одной стороны, расширял права русских, но с другой – накладывал на них определенные обязательства. Великий русский князь и его бояре получили право посылать в Византию сколько угодно кораблей с послами и купцами. Теперь им достаточно было показать грамоту от своего князя, в которой тот должен был указать, сколько послал кораблей. Этого для греков было достаточно, чтобы знать, что Русь пришла с миром. Но если корабли из Руси приходили без грамоты, то греки получали право задерживать их до тех пор, пока не получат подтверждение от князя. После повторения условий договора Олега с греками о месте проживания и содержании русских послов и гостей в договоре Игоря была добавлено следующее: к русским будет приставлен человек от греческого правительства, который должен разбирать спорные дела между русскими и греками.

Определенные обязательства возлагались и на великого князя. Ему запрещалось ходить военным походом на Крым (Корсунскую землю) и его города, поскольку «эта страна не покоряется Руси». Руссы не должны обижать корсунцев, ловивших рыбу в устье днепровском, а также не имели права зимовать в устье Днепра, в Белобережье и у св. Еферия, «но когда придет осень, должны возвращаться домой в Русь». Греки требовали от князя, чтобы он также не пускал черных (дунайских) болгар «воевать страну Корсунскую». Имелся пункт, в котором говорилось: «Если грек обидит русского, то русские не должны самоуправством казнить преступника; наказывает его греческое правительство». В итоге заметим, что хотя в целом этот договор был менее удачным для Руси, чем договор Олега, он сохранял торговые отношения между государствами, что позволяло Руси развивать свое хозяйство и экономику.

Однако со времени заключения этого договора прошло более десяти лет. Сменились правители на византийском троне, новые люди встали во главе Древнерусского государства. Опыт прошлых лет и взаимоотношений империи с «варварскими» государствами подсказывал необходимость либо подтверждения, либо пересмотра соглашения, заключенного князем Игорем с Византией в 944 г.

Итак, обстановка настоятельно требовала «прояснить» отношения с Византией. И хотя русская летопись не объясняет нам причины поездки княгини в Византию, понятно, что она собиралась заняться именно этим. Нестор просто записал: «Отправилась Ольга (955 г.) в Греческую землю и пришла к Царьграду». А вот В. Н. Татищев поездку Ольги в Византию объясняет ее желанием креститься.

То, что на Руси ко времени княжения Ольги проживали христиане, ни у кого не вызывает сомнения. О крещении какой-то части руссов в 60-е гг. IX столетия свидетельствует ряд византийских источников, в том числе и «Окружное послание» константинопольского патриарха Фотия. Византийский император Константин VII Багрянородный сообщил в биографии своего деда, собственноручно им написанной, об обращении в христианство жителей Руси в правление императора Василия I Македонянина (867–886) и в период второго патриаршества Игнатия в Константинополе. Данное известие подтверждается как некоторыми греческими хронистами, так и отдельными русскими летописцами. Соединив все имеющиеся сведения, мы получим завершенный рассказ об этом событии – походе Аскольда (и Дира?). «В царствование греческого императора Михаила III, в то время когда император отправился с войском против агарян, у стен Константинополя явились на двухстах ладиях новые враги империи, скифский народ руссы. С необычайною жестокостью опустошили они всю окрестную страну, ограбили соседственные острова и обители, убивали всех до одного пленника и привели в трепет жителей столицы. Получивши столь горестную весть от Цареградского эпарха, император бросил войско и поспешил к осажденным. С трудом пробился он сквозь неприятельские суда в свою столицу и здесь первым долгом счел для себя прибегнуть с молитвою к Богу. Целую ночь молился Михаил вместе с патриархом Фотием и бесчисленным множеством народа в знаменитой Влахернской церкви, где хранилась тогда чудотворная риза Богоматери. Наутро при пении священных гимнов изнесена была эта чудодейственная риза на берег моря, и едва только она коснулась поверхности воды, как море, дотоле тихое и спокойное, покрылось величайшею бурею; суда безбожных руссов были рассеяны ветром, опрокинуты или разбиты о берег; весьма малое число избежало гибели». Следующий автор как бы продолжает: «Испытавши, таким образом, гнев Божий, по молитвам управлявшего в то время церковью Фотия, руссы возвратились в отечество и спустя немного прислали послов в Константинополь просить себе крещения. Их желание было исполнено – к ним послан был епископ». И как бы завершает это повествование третий автор: «Когда этот епископ прибыл в столицу руссов, царь руссов поспешил собрать вече. Тут присутствовало великое множество простого народа, а председательствовал сам царь со своими вельможами и сенаторами, которые по долгой привычке к язычеству более других были к нему привержены. Начали рассуждать о вере своей и христианской; пригласили архипастыря и спросили его, чему он намерен учить их. Епископ разверз Евангелие и стал благовествовать перед ними о Спасителе и Его чудесах, упоминая вместе о многоразличных знамениях, совершенных Богом в Ветхом Завете. Руссы, слушая благовестника, сказали ему: «Если и мы не увидим чего-либо подобного, особенно подобного тому, что, по словам твоим, случилось с тремя отроками в пещи, мы не хотим верить». На это служитель Божий ответил им: «Хотя и не должно искушать Господа, однако, если вы искренно решились обратиться к Нему, просите, чего желаете, и Он все исполнит по вашей вере, как мы ни ничтожны перед Его величием». Они просили, чтобы повергнута была в огонь, нарочито разведенный, самая книга Евангелия, давая обет непременно обратиться к христианскому Богу, если она останется в огне невредимою. Тогда епископ, возведши очи и руки свои горе, воззвал велигласно: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш! Прослави и ныне святое имя Твое пред очию сего народа» – и вверг священную книгу Завета в пылающий костер. Прошло несколько часов, огонь потребил весь материал, и на пепелище оказалось Евангелие, совершенно целое и неповрежденное; сохранились даже ленты, которыми оно было застегнуто. Видя это, варвары, пораженные величием чуда, немедленно начали креститься». Конечно, эти известия – сказка, но сказка приятная. Тем более что русская летопись сообщает, что на могиле Аскольда была построена христианская церковь.

В действительности же в то время христианство на Руси еще не получило широкого распространения. Возможно, Аскольду не хватило времени. Как мы говорили выше, в 882 г. в Киеве появился со своей дружиной язычник Олег. Христиане не смогли противостоять вооруженным язычникам и были полностью уничтожены. По крайней мере при заключении Олегова договора Руси с греками русы-христиане вовсе не упоминаются.

Однако со вступлением на великое княжение Игоря отношение к христианам стало меняться. И этому во многом способствовал договор Олега с греками. Из Руси в Византию ходили караваны торговых судов. Русские жили в Константинополе несколько месяцев у монастыря св. Мамы. Другие руссы сотнями нанимались на службу к греческому императору и проводили в Греции почти всю свою жизнь. Греки, без сомнения, не упускали при этом случая знакомить наших предков со своею верою. Константин Багрянородный, описывая в своем произведении «О церемониях византийского двора» прием тарсийских послов в 946 г., упомянул руссов-христиан, входивших в состав императорской охраны, т. е. наемников, находившихся на службе в Константинополе. Многие из них, возвращаясь крещенными на родину, могли с соплеменниками вести беседы о христианской вере. Как бы там ни было, но уже в упомянутом договоре князя Игоря с греками, заключенном в 40-х гг. X в., явственно проступают две сильные группировки на Руси: языческая, возглавляемая великим князем, и христианская, в состав которой входят представители высшей феодальной знати и купечества. Автор «Повести временных лет», например, прямо заявляет под 945 г.: «Призвал Игорь послов и пришел на холм, где стоял Перун; и сложили оружие свое, и щиты, и золото и присягали Игорь и люди его – сколько было язычников между русскими. А христиан русских приводили к присяге в церкви святого Ильи, что стоит над Ручьем в конце Пасынчей беседы, и хазар, – это была соборная церковь, так как много было христиан-варягов». Но не стоит думать, что христианами на Руси в это время были исключительно иностранцы. Кстати, упоминание о существовании русской христианской церковной организации, относящееся к 967 г., есть в булле Папы Римского Иоанна XIII.

Отметим также, что христиане в договоре князя Игоря выглядят равноправными членами общества. Они принимают активное участие в решении важнейших вопросов, касающихся внешней политики Киевской Руси. Этот факт наглядно свидетельствует в пользу того, что в 40-е годы. X ст. христиане не только жили на Руси, но и играли значительную роль в жизни страны. Согласно летописному рассказу, в это время в Киеве существовала соборная (т. е. главная церковь) церковь св. Ильи. Это значит, что в 40-е гг. X ст. в Киеве были и другие христианские храмы, подчинявшиеся соборной Ильинской церкви. Возможно, в это время в Киеве был и епископ.

Подтверждением наличия на Руси в то время христиан могут служить и многочисленные захоронения по способу ингумации. Основную массу таких захоронений составляют ямные погребения с ориентацией на «запад – восток», чрезвычайно характерные для христиан. Все это позволяет нам предположить, что княгиня Ольга, живя в Киеве, общалась с христианскими миссионерами, вела с ними беседы и, вероятно, склонялась к принятию этой религии. Правда, в окружении Игоря большинство составляли как раз язычники, что и являлось главным препятствием для крещения великого князя и княгини.

Относительно времени и места крещения Ольги, а также ее поездки в Царьград и ее тамошнем личном крещении в науке существуют разные точки зрения. Сторонники одной из них утверждают, что Ольга приняла крещение в Киеве в середине 40-начале 50-х г. X в. Основанием для них служат сообщения Яхьи Антиохийского, арабского историка, врача, византийского хрониста, современника тех далеких событий, жившего далеко от Константинополя. В своей хронике он говорит, что Ольга в свое время обращалась к императору с просьбой прислать на Русь священников. В ответ на ее просьбу из Царьграда якобы был послан епископ, который в Киеве крестил саму княгиню и еще каких-то людей. Хронист дает справку: «Нашел я эти сведения в книгах руссов».

Сторонники другой точки зрения убеждены, что Ольга приняла крещение в Византии. Но здесь многие ученые расходятся в датах поездки, а некоторые говорят и о двух возможных поездках княгини в Константинополь. По их мнению, первая поездка Ольги в Константинополь состоялась в 946 г. Но, как мы помним, в это время, согласно «Повести временных лет», Ольга совершает поход на древлян, стоит все лето под Искоростенем, осаждая город, а быть в одно время в двух местах, как мы понимаем, невозможно.

Большинство же исследователей соглашаются с теми рассказами летописей, которые говорят о поездке Ольги в Константинополь в середине 950-х годов. Однако и здесь имеются расхождения. Одни летописи называют 954–955 гг., другие – 957 год. В связи с этим некоторые исследователи говорят о том, что Ольга крестилась в Киеве накануне своей второй поездки в Константинополь. В подтверждение своей версии они приводят рассказ из сочинения Константина Багрянородного, императора византийского, «О церемониях византийского двора». В этом сочинении император подробно описал прием посольства Ольги, но вовсе не упомянул о ее крещении в Царьграде. Значительная же часть исследователей придерживается той точки зрения, что крещение состоялось все-таки в Константинополе, как это написано в летописи. Авторы всех этих гипотез проводят различные расчеты, стараясь аргументировать свои выводы. Но оставим в стороне эти дискуссионные вопросы. Возьмем за основу свидетельства летописца Нестора, которые совпадают с изложением событий историком В. Н. Татищевым. Он пишет под 948 г. (дата сомнительная): «Ольга, будучи и в язычестве, многими добродетелями сияла и, видя христиан многих, в Киеве добродетельно живших и всякому воздержанию и благонравию поучающих, вельми их похваляла и, часто с ними рассуждая через долгое время, закон христианский по благодати Святого Духа так в сердце своем вкоренила, что хотела в Киеве креститься, но учинить было ей того без крайнего страха от народа никак невозможно. Того ради советовали ей ехать в Царьград, якобы для других нужд, и там креститься, что она за полезное приняв, ожидала удобного случая и времени».

Историк H. М. Карамзин выдвигает свою версию. «Ольга, – говорит он, – достигла уже тех лет, когда смертный, удовлетворив главным побуждениям земной деятельности, видит близкий конец ее перед собою и чувствует суетность земного величия. Тогда истинная вера более, нежели когда-нибудь, служит ему опорою или утешением в печальных размышлениях о тленности человека. Ольга была язычницей, но имя Бога Вседержителя уже славилось в Киеве. Она могла видеть торжественность обрядов христианства, могла из любопытства беседовать с церковными пастырями и, будучи одарена умом необыкновенным, увериться в святости их учения. Плененная лучом сего нового света, Ольга захотела быть христианкою и сама отправилась в столицу империи и веры греческой, чтобы почерпнуть его в самом источнике».

Как бы там ни было, в начале лета 955 г., как отмечает русский летописец, Ольга отправляется в Константинополь. Правда, современные исследователи же, сопоставив даты и день недели приема императором Ольги – 9 сентября (среда) и 18 октября (воскресенье), – пришли к выводу, что эти даты совпадают с 957 годом. Таким образом, Ольга отправилась в Константинополь скорее всего в 957 г.

Число сопровождавших Ольгу лиц перевалило за сотню, не считая охраны, корабельщиков и многочисленных слуг. (В состав посольства Игоря в Византию, которое по количеству и пышности представительства не имело себе до этого равных на Руси, входил только 51 человек.) В свиту Ольги входили: племянник Ольги, 8 ее приближенных (возможно, знатных бояр или родственников), 22 поверенных от русских князей, 44 торговых человека, люди Святослава, священник Григорий, 6 человек из свиты поверенных от русских князей, 2 переводчика, а также 18 приближенных к княгине женщин. Состав посольства, как видим, напоминает русскую миссию 944 г.

Когда княгиня отправлялась в Константинополь, она, конечно же, думала не только о принятии христианства лично. Как мудрый политик, она понимала, что христианская религия позволяла Руси стать равноправным партнером в среде европейских государств. Кроме того, необходимо было подтвердить условия договора о мире и дружбе, заключенного Игорем.

Судя по оценкам, данным Руси, Хазарии и печенегам византийским императором Константином VII в трактате «Об управлении государством», византийское правительство в середине 50-х годов. X в. было весьма обеспокоено состоянием своих отношений с Русью, опасалось новых нападений с ее стороны и не доверяло ей, стремясь направить против нее печенегов. В то же время Русь была нужна Византии как противовес в борьбе с Хаз арией и мусульманскими правителями Закавказья, а также как поставщик союзных войск в противоборстве империи с арабами. Таким образом, интересы государств в некоторой степени все же совпадали.

Итак, летописец под 955 (957) г. записал: «Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду». Русская флотилия пришла к Константинополю в середине июля или начале августа и остановилась в предместье города, в Суде. Руссы дали знать о своем появлении императору. Купцов разместили, как это предусматривалось договором Игоря, на подворье монастыря у церкви Св. Мамы, и они занялись своими торговыми делами. Но здесь произошел казус, который, вероятно, из политических соображений, опустил автор «Повести временных лет». Дело в том, что Ольга просидела на своем корабле, ожидая приема у императора, больше месяца, о чем она немного позже напомнит послам императора в Киеве: «Если ты [император] так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе [обещанные подарки]». Но вернемся к пребыванию Ольги в Константинополе.

Что же заставило императора откладывать так долго прием русской великой княгини? Одни исследователи считают, что русское посольство отбыло в Константинополь, не известив об этом императора. Возможно, русские, отправляясь посольством, руководствовались условиями договора Игоря, в котором говорилось: «те послы и гости (купцы), которые будут посылаться (князем), пусть приносят грамоту, так написав ее: «Послал столько-то кораблей». И из этих грамот мы узнаем, что пришли они с миром». Но в данном случае ехала сама великая княгиня. Ольга явилась в Константинополь во всем великолепии, со значительным флотом, на котором прибыло сто с лишним человек посольства. Такая миссия должна была преследовать какие-то исключительные цели. И, конечно же, грамот она никаких не имела. И это поставило греков в трудное положение.

Дело в том, что Византия свято оберегала свое исключительное политическое и религиозное положение в тогдашнем мире. Согласно византийской концепции власти, император являлся наместником Бога на земле и главой всей христианской православной церкви. В соответствии с этим представлением и оценивались ранги иностранных правителей. Никто из них не мог встать вровень с византийским императором. Однако степень этого неравенства для правителей различных государств была, естественно, различной и зависела от многих факторов – мощи данного государства, степени его влияния на политику Византии, характера сложившихся отношений между этим государством и империей. Все это находило закономерное выражение в титулах, почетных эпитетах, инсигниях и прочих знаках достоинства. Политической символикой был пронизан не только весь византийский придворный церемониал, но и порядок общения с иностранными государствами, приема иностранных правителей и послов.

Византийцы умели поводить за нос кого угодно. Император всякий раз оказывался занят делами чрезвычайной важности. Перед княгиней извинялись, но официальный прием откладывали со дня на день. Такая практика – выдержать приезжих, отчасти для большей сговорчивости, а больше из спеси – существовала с очень давних времен. Можно также предположить, что появление Ольги во главе русского посольства поставило императора и его двор перед вопросом: как принимать русскую княгиню? На решение этого вопроса императору и его окружению понадобилось больше месяца. Ольга понимала это. Важно, чтобы греки не переступили границ, когда проволочки переходят в дипломатическое оскорбление. Границ этих Константин VII не перешел. А пока Ольгу занимали, чем приличествовало. Скорее всего, она осматривала город.

Град Константина, конечно, поражал всякого приезжего. Вряд ли Ольга осталась равнодушной к этому действительно великому городу. Прежде всего каменные громады храмов и дворцов, сложенные на века оборонительные стены, неприступные башни и камень, всюду камень. Это было совсем не похоже на дремучие лесные дебри и тихие реки русских равнин, с редкими поселениями пахарей и охотников, еще более редкими небольшими городами, обнесенными бревенчатой стеной или просто частоколом. Зеленые просторы Руси – и здешние скученные ремесленные кварталы: литейщики и ткачи, сапожники и кожевники, чеканщики и мясники, ювелиры и кузнецы, живописцы, оружейники, судостроители, нотариусы, менялы. Строгая иерархия занятий и ремесел. Мастера сдержанно хвалят свои действительно отличные и удивительно дешевые товары. Цена вырастает потом, когда вещи пройдут десятки рук, обрастут налогами и пошлинами.

На Руси этого пока еще не было. И пока мало где на Руси дымились горны да слышался перезвон кузниц. Больше стук топоров. Также дубили шкуры зверей, мочили лен, молотили хлеб. Правда, в Царьграде все продавалось и, стало быть, все покупалось. А Русь везла на его рынки – на мировой рынок – нечто совершенно бесценное: меха, пушнину северных лесов.

И в Константинополе, и на базарах сказочного Багдада, и еще дальше – повсюду это предмет самой изысканной и расточительной роскоши. А еще воск, мед… Долгие века еще Русь-Россия будет вывозить на рынки Европы товары, которые называли традиционными в ее экспорте. Холсты, льняные и конопляные ткани, лес, сало, кожи. Лен и конопля – это паруса и канаты, это флот, это господство на море. Сало – веками, вплоть до недавнего времени практически единственная смазка, без которой нет промышленности. Кожа – это упряжь и седла, обувь и походное снаряжение. Мед – необходимый и ничем не заменимый в ту пору продукт. Во многом, очень во многом на русском экспорте стояла и росла промышленность Европы. И в Византийской империи хорошо понимали значение Киевской Руси и как богатого сырьевого рынка, и как союзника, обладающего значительными вооруженными силами. Поэтому Византия активно стремилась к хозяйственным, экономическим, торговым связям с Русью, к русскому рынку, русским товарам.

Но вернемся к пребыванию княгини Ольги в Константинополе. Ни русские, ни византийские источники, даже обстоятельный рассказ императора Константина практически ничего нам не рассказывают о том, как протекала жизнь русской княгини в Константинополе. Они не говорят нам, где жила княгиня, кому наносила визиты, какие достопримечательности столицы осматривала, хотя известно, что для византийских политиков было в порядке вещей потрясать иностранных правителей и послов пышностью константинопольских дворцов, богатством собранных там светских и церковных сокровищ.

Христианская религия изменила назначение и устройство храма. Как уже упоминалось, в древнегреческом храме помещали статую бога внутри, а религиозные церемонии проводили снаружи на площади. Поэтому греческий храм стремились сделать внешне особенно нарядным. Христиане же собирались для общей молитвы внутри церкви, и архитекторы особенно заботились о красоте ее внутренних помещений. Безусловно, самым замечательным произведением византийской архитектуры был построенный еще при Юстиниане храм Св. Софии. Храм называли «чудом из чудес», воспевали в стихах. Ольга стала участницей богослужения в этом храме и смогла воочию увидеть его красоту. Ее поразили внутренние размеры и красота храма, в котором только площадь пола составляет 7570 м 2 . Гигантский купол диаметром 31 м как бы вырастает из двух полукуполов, каждый из них опирается, в свою очередь, на три малых полукупола. Вдоль основания купол окружен венком из 40 окон, через которые льются снопы света. Кажется, что купол, подобно небесному своду, парит в воздухе; ведь 4 столба, которые его поддерживают, скрыты от зрителя, а отчасти видны лишь паруса – треугольники между большими арками.

Очень богато и внутреннее убранство храма. Над престолом возвышался в виде башни балдахин, массивная золотая кровля которого покоилась на золотых и серебряных колоннах, украшенных инкрустацией из жемчугов и алмазов и, кроме того, лилиями, между которыми находились шары с крестами из массивного золота в 75 фунтов весом, тоже осыпанные драгоценными камнями; из-под купола балдахина спускался голубь, изображавший Святого Духа, внутри этого голубя хранились святые дары. По греческому обычаю, престол был отделен от народа иконостасом, украшенным рельефными изображениями святых; иконостас поддерживали 12 золотых колонн. В алтарь вели трое ворот, задернутых завесами. Посреди церкви находился особый амвон, имевший полукруглую форму и окруженный балюстрадой, над ним тоже был балдахин из драгоценных металлов, покоившийся на восьми колоннах и увенчанный золотым, усыпанным драгоценными камнями и жемчугом крестом в 100 фунтов весом. На этот амвон вели мраморные ступени, перила их, равно как и балдахин, сверкали мрамором и золотом.

Церковные врата были изготовлены из слоновой кости, янтаря и кедрового дерева, а их косяки – из позолоченного серебра. В притворе находился яшмовый бассейн с извергающими воду львами, а над ним возвышалась великолепная скиния. В дом Божий могли входить, только предварительно омыв ноги.

Сильное впечатление производила и шестидесятиметровая колонна Константина с фигурой императора – она будет и через века впечатлять русских паломником, и древний монумент посреди ипподрома – тридцатиметровый, из розоватого египетского гранита – трофей, привезенный в столицу еще в конце IV века, в 390 году…

Посмотрим на тогдашний Константинополь глазами великой княгини, правительницы большого государства. Ольгу-женщину мог увлечь сказочный Царьград. Но Ольга-княгиня видела, что далеко не всё из этой чужой жизни может быть заимствовано Русью. Да, акведук Валента – канал над городом – чудо строительной техники, но к чему он в Киеве? В Царьграде нет пресной воды, а в Киеве течет могучий Днепр, что не уступит и самому Босфору. Красота города пленяла. Но главная цель – переговоры с императором – откладывалась. Наконец, на 9 сентября назначен был прием у императора.

Прием Ольги императором в этот день проходил так же, как обычно проходили приемы иностранных правителей или послов крупных государств. Император обменялся с княгиней через логофета церемониальными приветствиями в роскошном зале – Магнавре. На приеме присутствовал весь двор, обстановка была чрезвычайно торжественной и помпезной. В тот же день состоялось еще одно традиционное для приемов высоких послов торжество – обед, во время которого присутствующих услаждали певческим искусством лучших церковных хоров Константинополя и различными представлениями.

Детали приема Ольги в Константинополе русские летописи не описывают. Зато относительно подробно о приемах Ольги (их было два – 9 сентября и 10 октября) пишет в своих записках сам император Константин VII Багрянородный. Император продемонстрировал Ольге свое величие, но сделал ряд отступлений от традиционных форм приема. После того как он воссел на «троне Соломона», завеса, отделявшая русскую княгиню от зала, была одернута, и Ольга во главе свиты двинулась к императору. Обычно иностранного представителя подводили к трону два евнуха, поддерживавшие его под руки, а затем тот совершал проскинезу – падал ниц к императорским стопам. Такой прием, например, описывал епископ Кремонский Лиутпранд: «Я оперся на плечи двух евнухов и так был приведен непосредственно перед его императорское величество… После того как я, согласно обычаю, в третий раз преклонился перед императором, приветствуя его, я поднял голову и увидел императора совершенно в другой одежде». Ничего подобного не произошло с Ольгой. Она без сопровождения подошла к трону и не упала перед императором ниц, как это сделала ее свита, хотя в дальнейшем и беседовала с ним стоя. Беседа русской княгини с императором велась через переводчика.

Ольгу приняла и императрица, которую она также приветствовала лишь легким поклоном. В честь русской великой княгини императрица устроила торжественный выход придворных дам. После небольшого перерыва, который Ольга провела в одном из залов, состоялась встреча княгини с императорской семьей, что не имело аналогий в ходе приемов обычных послов. «Когда император воссел с августою и своими багрянородными детьми, – говорится в «Книге о церемониях», – княгиня была приглашена из триклина Кентурия и, сев по приглашению императора, высказала ему то, что желала». Здесь, в узком кругу, и состоялся разговор, ради которого Ольга и явилась в Константинополь. А ведь обычно в соответствии с дворцовым церемониалом послы беседовали с императором стоя. Право сидеть в его присутствии считалось чрезвычайной привилегией и предоставлялось лишь коронованным особам, но и тем ставились низкие сиденья.

В тот же день состоялся, как уже говорилось, парадный обед, перед которым Ольга опять вошла в зал, где на троне восседала императрица, и вновь приветствовала ее легким поклоном. В честь обеда играла музыка, певцы славили величие царского дома. За обедом Ольга сидела за «усеченным столом» вместе с зостами – придворными дамами высшего ранга, которые пользовались правом сидеть за одним столом с членами императорской семьи, т. е. такое право было предоставлено и русской княгине. (Кое-кто из исследователей считает, что за «усеченным столом» восседала именно императорская семья.) Мужчины из русской свиты обедали вместе с императором. За десертом Ольга вновь оказалась за одним столом с императором Константином, его сыном Романом и другими членами императорской семьи. И во время парадного обеда 18 октября Ольга сидела за одним столом с императрицей и ее детьми. Ни одно обычное посольство, ни один обыкновенный посол такими привилегиями в Константинополе не пользовались. (Следует отметить, что во время приемов Ольги императором не было ни одного другого иностранного посольства.) Вероятнее всего, в этот день и состоялась беседа императора с Ольгой, которую описал русский летописец: «И пришла к нему Ольга, и увидел царь, что она очень красива лицом и разумна, подивился царь ее разуму, беседуя с нею, и сказал ей: «Достойна ты царствовать с нами в столице нашей». Она же, уразумев смысл этого обращения, ответила цесарю: «Я язычница; сюда приехала услышать и понять закон христианский и, познав истину, желаю быть христианкой, если хочешь крестить меня, то крести меня сам – иначе не крещусь». Император послал распоряжение патриарху приготовить все необходимое к обряду крещения княгини. Русская летопись подчеркивает, что инициатива крещения исходила от Ольги. Император эту идею принял и одобрил: «Царь же безмерно рад был этим словам и сказал ей: патриарху скажу».

Почему с таким вопросом Ольга обратилась к императору, а не к патриарху? Главную роль в христианизации окрестных государств и народов в Византии, как известно, играли не патриарх, не иерархи церкви, а император, аппарат политической власти. Хотя, разумеется, церковники, в том числе константинопольские патриархи, в соответствии со своим саном принимали участие в реализации этой политики, поскольку греческая церковь сама являлась частью феодальной государственной системы.

В один из дней между 9 сентября и 10 октября в соборе Св. Софии состоялся торжественный обряд крещения Ольги. На императорском троне в парадных одеждах восседал император. Патриарх и весь клир совершали обряд крещения. Вся священная утварь, чаши, сосуды, ковчеги были из золота и ослепляли сверканием драгоценных камней; книги Нового и Ветхого Завета с золотыми переплетами и застежками лежали на видном месте. Из золота же были все семь крестов, необходимых в придворном церемониале при короновании и крещении высоких особ. В храме горели шесть тысяч канделябров и столько же переносных подсвечников, каждый весом в 111 фунтов. Своды купола сверкали от сияния канделябров и серебряных лампад, висевших на бронзовых цепях.

Экономическое укрепление Киевского государства, последовавшее за административными реформами княгини Ольги, способствовало повышению политического веса Киевской Руси в международных отношениях.

Укрепив свое положение внутри страны, Ольга перешла к активной внешней политике.

Перед ней стоял вопрос установления политических и экономических отношений с сильными соседями. Это могло бы возвысить авторитет и государства, и династии, которая уже прочно утвердилась на киевском престоле.

В 957 г. Ольга отправилась в Константинополь, для обсуждения с византийским императором Константином VII Багрянородным вопросов, важных для Руси. Этот случай был чрезвычайным в истории страны: на этот раз в Византию шло не простое посольство - в путь отправлялась сама владетельная особа. Такое совершалось впервые. Можно лишь представить, сколько времени между Русью и Византией продолжались переговоры по поводу появления Ольги в Константинополе, сколько посольств или легких гонцов побывало в те дни в столицах обоих государств. А если учесть, что путь между ними был неблизкий, то и весь ход переговоров наверняка был длительным и упорным.

Неизвестно, кто был инициатором этого приглашения, как обговаривался церемониал пребывания русской княгини в Византии, но то, что вопросы эти действительно существовали, ясно как из летописных данных, так и из византийского источника. Случилось так, что один и тот же сюжет - появление Ольги в Константинополе и ее переговоры там - был довольно подробно описан и в «Повести временных лет», и в книге «О церемониях», принадлежащей перу Константина VII.

В погожий летний день флот Ольги появился в гавани Константинополя. Посольство русской княгини было необыкновенно пышным. Только состав свиты насчитывал свыше ста человек. По мнению историков, всего вместе с Ольгой прибыло в Византию около тысячи человек, считая охрану, корабельщиков, челядь и так далее. Состав посольства, его количество, участие в нем главы киевского правительства указывали на его исключительные цели. И вот этот огромный флот явился в виду Константинополя во всем своем великолепии. Однако дальше дело застопорилось. Первый прием княгини у императора состоялся 9 сентября, когда обычно русские караваны уже собирались в обратный путь. А это значит, что княгиня простояла «в Суде» (в гавани Константинополя) около двух с половиной месяцев. Два с лишним месяца русская влиятельная особа, прибывшая во главе столь пышного посольства, должна была ждать. Чего? И почему это ожидание вызвало сильное раздражение Ольги? Прием иностранного посольства в Константинополе обычно проходил по заранее отработанному ритуалу. Вероятно, и в канун прибытия русской княгини в Византию были проведены определенные переговоры о том, на каком уровне будет принято посольство, как пройдет прием и так далее. И все-таки налицо дипломатический казус: Ольгу не принимали до 9 сентября. Не принимали или она сама не желала являться во дворец? Ответ на этот вопрос мы можем получить, как это ни парадоксально, у самого Константина VII, подробно описавшего ее прием.

Вначале аудиенция проходила так, как это обычно было принято в отношении иностранных правителей или послов крупных государств. Император, сидя на троне в роскошном зале, обменялся с Ольгой церемониальными приветствиями. Рядом с императором находился весь состав двора. Обстановка была чрезвычайно торжественная. В тот же день состоялось еще одно традиционное для приемов высоких гостей событие - обед, во время которого присутствующих услаждали певческим искусством лучшие церковные хоры Константинополя; здесь же давались различные сценические представления. Но наряду с этим имелись и отступления от принятых традиций, обозначились нарушения незыблемого византийского дипломатического ритуала, которые были совершенно невероятны, особенно при Константине VII, их ревностном блюстителе. В начале аудиенции, после того как придворные встали на свои места, а император воссел на «троне Соломона», завеса, отделявшая русскую княгиню от зала, была отодвинута, и Ольга впереди своей свиты двинулась к императору. В этих случаях обычно иностранного представителя подводили к трону два чиновника, поддерживавшие подходящего под руки. Затем иностранный владыка или посол падал ниц к императорским стопам. Во время приема киевской княгини этот порядок был изменен. Ольга одна, без сопровождения, подошла к трону, не упала перед императором ниц, как это сделала ее свита, а осталась стоять и, стоя же, беседовала с Константином VII. Затем Ольгу отдельно приняла императрица, которую русская княгиня приветствовала лишь легким наклоном головы. После небольшого перерыва, который Ольга провела в одном из залов дворца, состоялась ее встреча с императорской семьей, что не допускалось во время приемов обычных послов. «Когда император воссел с августою (императрицей) и своими багрянородными детьми, - говорится в книге «О церемониях», - была приглашена княгиня. Сев по приглашению императора, она высказала ему то, что желала». Здесь, в узком кругу императорской семьи, Ольга и повела речь о том, ради чего прибыла она в Константинополь. И во время второго приема, 18 октября, Ольга сидела за одним столом с императрицей и ее детьми. Ни одно обычное посольство, ни один обыкновенный посол такими привилегиями в Константинополе не пользовались. Право сидеть в его присутствии считалось чрезвычайной привилегией и предоставлялось лишь высоким коронованным особам, причем для них ставились низкие стулья. И еще одна важная деталь. В Константинополе, как правило, устраивали торжественные приемы двум-трем посольствам одновременно. На сей раз, руссы были в одиночестве и во время первого, и во время второго визита. Итак, слишком много было отступлений от правил, слишком много нарушений веками устоявшегося церемониала. Как это произошло, если церемониал играл огромную роль во внешнеполитической жизни средневековых государств? Можно вспомнить, как в XV-XVII веках русские послы за рубежом и иностранные миссии в России неделями вели переговоры о том, встанет ли иностранный государь при вопросе о здоровье русского монарха или задаст его сидя, снимет при этом шляпу или нет; особо и в Москве, и за рубежом - в Вене, Париже, Лондоне, Кракове - оговаривалась последовательность тостов за здоровье монархов, их жен и наследников во время торжественных обедов. Случалось, что дело доходило до курьезов: русские послы грозили отъездом, если иностранные правители нарушали принятый между государствами дипломатический этикет. Известен случай, когда в XVI веке русский посол в Ватикане отказался целовать туфлю Папы Римского, что делали послы других христианских государств; разгорелся скандал, и русского дипломата насильно заставили совершить унижающую Русское государство процедуру, о чем он с возмущением доносил в Москву. Также внимательно в отношении церемониала вели себя и иностранные дипломаты при русском дворе. Можно только представить себе, сколько упорства, изобретательности, знания дипломатического этикета проявили и русские и византийские дипломаты, вырабатывая ритуалы приемов Ольги во дворце. По существу, шла борьба за политический престиж Древнерусского государства, подкрепленный силой русского оружия и утвержденный договорами Руси с Византией. Ольга прекрасно понимала, что в ее руках находился сильный дипломатический козырь - возможность оказать империи помощь в борьбе с арабами и хазарами в Крыму и Северном Причерноморье, и этот козырь руссы использовали в полной мере, хотя на это и ушло два с лишним месяца.

Когда Ольга осталась в кругу императорской семьи, она высказала Константину VII и императрице Елене «то, что желала». Но вот вопрос: что желала княгиня и какова была главная цель ее визита в Константинополь? Что она требовала взамен русских воинов, которых просил император в преддверии новых походов против арабов? Высокий уровень приема? Несомненно. Но не только об этом просила Ольга. Возможно, речь шла о крещении русской княгини. Константин VII в своих записях молчит по этому поводу, но русская летопись красочно передает историю крещения Ольги, которая весьма напоминает старинное предание. Согласно летописи, русская княгиня собиралась креститься, но при условии, чтобы ее крестным отцом являлся сам византийский император. Во-вторых, Ольга просила, чтобы ей было даровано христианское имя Елены, и в честь жены Константина VII, и в честь императрицы Елены, матери Константина I. И, наконец, Ольга обратилась с просьбой, чтобы император официально назвал ее своей дочерью. Кажется, что это само собой разумеется: если Константин VII выступает в роли крестного отца. то Ольга, естественно, - в роли крестной дочери.

В раннем Средневековье такие понятия, как отец, сын, брат, дочь, в отношениях между монархами различных государств были исполнены большого политического смысла. Известны случаи, когдa иностранные правители для возвышения своего престижа настойчиво старались получить для детей титул «сына византийского императора».

Если верить летописи, крещение Ольги произошло между ее первым и вторым визитом к императору. Во время второго визита император нарек ее своей дочерью, преподнес ей прощальные дары - золото, серебро, драгоценные сосуды, дорогие ткани. В ответ он получил обещание русской княгини прислать ему дары из Киева и оказать военную помощь.

Когда весной следующего года византийские послы явились в Киев закрепить договоренность об обещанной военной помощи, русская княгиня припомнила им, как она неделями ждала приема во дворце у императора. Летопись лаконично передала эти чувства княгини: когда послы напомнили ей, что она, прощаясь, обещала Константину VII «воинов в помощь», а также собиралась преподнести императору ответные дары, то Ольга велела послам передать ему: «Постоиши у мене в Почайне, яко же азъ в Суде, то тогда ти дам» (то есть Ольга насмешливо предлагала императору прибыть к ней и ждать в гавани на Днепре столько, сколько она прождала в бухте Константинополя). Горькая обида, уязвленное самолюбие, едкая ирония слышатся в этих словах, приведенных летописью. Ясно: в этом эпизоде отразилась большая неудовлетворенность русской княгини результатами визита в Византию, несмотря на видимые успехи и оказанные ей высочайшие знаки внимания. Несомненно и другое: политические отношения между двумя странами продолжали оставаться дружественными, греческие послы, натерпевшись в Киеве страхов и неудобств, все-таки получили и челядь, и меха, и воск для своего императора, как и согласие послать воинов в помощь. И такие воины действительно появились в империи в конце 50-х и начале 60-х годов, помогая грекам в войнах с арабами.

Через несколько лет после поездки в Константинополь Ольга направила посольство к германскому императору Оттону I. Цель посольства была двоякой - установить постоянные политические отношения с Германией и укрепить религиозные связи. Ревностный христианин, Оттон I направил в Киев христианских миссионеров. Ольга продолжала свою линию. Однако киевские язычники выгнали миссионеров из города и едва не перебили их.

Летопись датирует убийство князя (или вернее наверное все таки говорить КАГАНА) 945 годом. Большинство исследователей принимает эту датировку на веру, не пытаясь объяснить, откуда собственно летописец эту дату взял. Между тем вопрос этот отнюдь не праздный. Значительная часть информации о первых князьях Русских взята из легенд и дружинных сказаний - эпоса. Эти эпические выдержки густо разбавлены цитатами из византийской хроники Амартола и договорами Олега, Игоря и Святослава с греками. Характерно, что Новгородская Первая летопись мл. извода датирует все те же события совершенно по иному. Это убедительно свидетельствует, что вся вводная часть летописи ранее была недатированой и лишь потом, опираясь на византийские хроники и договоры, автором Повести Временных лет была расставлена хронологическая сетка. Причем, автор НПЛ, который не знал договоров и не пользовался Амартолом, датировал ряд событий совершенно по другому. Есть расхождения и с другими летописями по частным вопросам, например датировкой рождения Святослава Игоревича. Так возникает вопрос, какие у нас основания доверять датировке ПВЛ? Тем более, что и невооруженным взглядом видно, что целый ряд событий заведомо датирован неправильно, к примеру корпус известий о правлении болгарского государя Симеона Великого, биография которого, за счет удвоения событий была растянута аж до 942 года, на 15 лет!!! Характерно, что в Ипатьевской летописи сохранилось указание на то, что Святослав родился в год смерти Симеона, а в Татищевских известиях рождение Святослава датируется 920м, что в пересчете с болгарского летосчисления дает 928, дату очень близкую дате смерти Симеона. Не с представлениями ли летописца о том, что Святослав родился только в 942 году, связаны эти манипуляции с хронологией?
Не будем в очередной раз вдаваться в спор о датировке рождения Святослава. И без того прекрасно видно, что с датировкой ПВЛ не все ладно и покоится она на очень зыбких основаниях. В сущности из всего комплекса известий о правлении Олега Вещего, Игоря, Ольги и Святослава у нас не так много достоверных дат: это конечно задокументированные договоры с греками от 907, 912, 944 и 971 гг., дата похода Игоря на Константинополь, даты походов Святослава, которые подтверждаются зарубежными источниками. В интернете мне попадалось мнение, что летописец, датируя смерть Олега и Игоря, не имея точных данных просто привязал их к последним годам правления современных византийских императоров (соответственно Льва VI или его брата Александра и Романа Лакапина). Сторонники более поздней датировки злосчастного похода Игоря за древлянской данью и его убийства (в частности С.Э.Цветков) опираются главным образом на показания путанных Богемских хроник, которые к сожалению не дошли до нас и известны только по путанным пересказам поздних историков, и известие Константина Багрянородного. Таким образом решение проблемы даты смерти Игоря одновременно помогает разобраться и с проблемой историчности известий Богемских хроник об Олеге Моравском!
Этот император - книжник упоминает Игоря, как здравствующего правителя в своем трактате "Об управлении империей", написанного между 948 и 952 гг. Оппоненты как правило утверждают, что император мог просто не знать о смерти русского государя, однако трудно поверить, что в условиях столь оживленных ежегодных торговых контактов Руси и Византии, от правителя последней можно было утаить информацию о смерти стратегического партнера и соперника! Тесно увязанной с датой смерти Игоря и столь же дискуссионной является датировка прибытия Ольги в Константинополь. Дата ПВЛ (955\6 г.) не состоятельна, ввиду того, что у нас сохранился важнейший источник по данной проблематике - другой труд Константина Багрянородного "О церемониях", в котором описаны два приема Ольги во дворце. Приемы не датированы по годам, но указано, что проходили они 9 сентября в среду и 18 октября в воскресенье. Указанные сочетания выпадали только в 946 и 957 гг. Вокруг этих дат и разгорелись основные ученные баталии. Наиболее обоснованными являются на мой взгляд доказательства в пользу 957 года. Близка эта дата и летописной. по мимо всего прочего, если Ольга прибыла в Константинополь в 946 году, то в 948-952 гг. Константин Багрянородный никак не мог писать об Игоре, как о здравствующем государе и более логично было бы предположить, что он назвал бы правителем Ольгу или Святослава! После же 957 года в Византии несомненно знали не только о смерти Игоря, но и об обстоятельствах (разрывание Игоря согнутыми деревьями) его убийства, которые остались неизвестны или отброшены русским летописцем, что доказывается известиями Льва Диакона, описавшего войну Святослава Игоревича с греками 969-971 гг.! Летопись сообщает о разногласиях между Ольгой и Константином, вызванными результатами поездки в Константинополь и пренебрежительным отношением к "архонтиссе Росии" со стороны императора и его двора. Факт этот находит подтверждение в резком повороте политики Ольги, которая уже в 959 году должна была отправить известное посольство в Германию, с просьбой дать Руси, которую она планировала крестить, епископа, в кои был назначен Адальберт, прибывший на Русь в 961 году, но с позором изгнанный. Очевидно, Адальберта изгонял уже Святослав, занявший наконец свой законный престол и развернул активную внешнюю политику - хазарский поход (964 - 965), поход на вятичей (966), Болгарская война (968-969), плавно переросшая в войну с Византией (969-971). Таким образом, сумбурное правление Ольги ограничивается теперь уже всего лишь довольно коротким промежутком времени.
Смерть Игоря следует видимо датировать 954\955 гг. На 955-956 гг. падает месть Ольги, подавление древлян и установление новой системы прямого управления Деревской земли из Руси. 957 - посольство в Византию и крещение Ольги (о котором сообщает русская летопись и германская хроника, но молчит Константин Багрянородный, что впрочем может быть объяснено спецификой источника). 959 - отправка посольства в Германию и скорее всего уже в 959-960 гг. Святослав и его сторонники отстранили Ольгу от прямого управления страной.